часто с большой благодарностью вспоминаю Вашу доброту и вниманье, кот<орые> были мне так нужны и дороги.
Очень хочу поехать в Ленинград, но не могу уехать из М<оск>вы. Здесь всё какие-то дела, много тяжелого, запутанного и ненужного.
Если увидимся — поговорим, а писать не стоит.
Если будете в Москве, пожалуйста, заходите ко мне.
Передайте мой сердечный привет Вашей жене.
Всего Вам самого лучшего.
С. Есенина».
К сожалению, неизвестно какую именно фотографию Есенина просил Золотаревский у Софьи Андреевны, возможно, имеется в виду одна из последних прижизненных фотографий поэта или его портрет на смертном одре.
Следующее письмо С. А. Толстой адресовано лично И. С. Золотаревскому: это небольшая записка на бланке открытого письма. Открытка датирована 7 июня 1926 года и написана на даче М. А. Волошина в Коктебеле:
«Ленинград,
Морская 48, кв. 2
Исидору Самойловичу Золотаревскому
Крым, Феодосия, Коктебель. Дача Волошина. 7/VI-26 г.
Многоуважаемый Исидор Самойлович,
я уехала на лето из Москвы, и разъехалось большинство членов Есенинского Комитета, т. е. наша работа на лето замерла. Поэтому очень прошу Вас то, что Вы хотели прислать для меня и для Музея, не посылать пока, а оставить у себя. Думаю, что это будет вернее, а то я боюсь, что во время перевозки или разобьется, или потеряется. Надеюсь, что моя просьба не затруднит Вас? Напишите откровенно, пожалуйста. Еще раз от всей души благодарю Вас. Вы так много для всех нас сделали.
Искренно преданная Вам,
С. Есенина».
Из текста письма следует, что Золотаревский сделал по просьбе Софьи Андреевны две маски и два слепка руки Есенина («то, что Вы хотели прислать для меня и для Музея»). Вероятно, один комплект слепков остался у скульптора и впоследствии был продан им в Пушкинский Дом — вместе с документами, подтверждающими их подлинность.
6 апреля 1930 года из Ленинградского союза писателей в музей поступили фотография тела поэта на прозекторском столе, выполненная фотографом Н. А. Щербаковым, и графический портрет Есенина в гробу работы художника М. И. Соломонова[172]. Посмертные есенинские портреты были переданы в Пушкинский Дом вместе с рядом других реликвий Музейной комиссией Союза писателей[173].
Музейная комиссия Ленинградского отделения Всероссийского союза писателей (ЛО ВСП) была учреждена 29 декабря 1929 года[174]. Основной ее задачей было придание официального статуса музею ЛО ВСП, существовавшего при отделении с середины 1920-х годов. Основу его собрания составляли автографы, портреты и личные вещи русских писателей конца XIX — начала XX века[175]. Первым заведующим музеем был поэт В. В. Смиренский[176].
Комиссия состояла из трех человек: В. П. Калицкой (председатель), С. П. Кублицкой-Пиоттух и Б. И. Искова (секретарь)[177]. На первом заседании решено было обратиться в музей Московского отделения ВСП — с тем, чтобы получить от последнего «положение и инструкции по музею», а также «установить связи» с Пушкинским Домом и Толстовским музеем — «для выяснения нововведений в постановке дела»[178].
Однако инициатива не получила поддержки Московского отделения ВСП, в результате чего в январе 1930 года было принято решение обратиться в Пушкинский Дом с просьбой принять на хранение собрание музейных и архивных материалов Ленинградского союза писателей[179].
Передача материалов состоялась 3 апреля 1930 года[180]. Через несколько дней, 6 апреля 1930 года, часть из них, включавшая портреты русских и европейских писателей XIX — начала ХХ века и многочисленные газетные вырезки, связанные с историей русской литературы, поступила в музей Пушкинского Дома. Среди портретов фигурируют два уже упоминавшихся изображения Есенина, зафиксированные в Книге поступлений следующим образом: под номером 6 — «Есенин, фот<ография> его трупа после вскрытия»; под номером 12 — «Есенин в гробу. Каранд<ашный> рисунок М. Соломонова / в кантовке под стеклом»[181].
Небольшая (12 × 16,5 см) фотография наклеена на паспарту из желтоватой бумаги и обведена тушью черной траурной каймой. На обороте паспарту сохранилась надпись карандашом, выполненная, по-видимому, рукой фотографа: «В Союз поэтов / Снято в прозекторской больн<ицы> им<ени>/ Нечаева сразу после вскрытия / 29 Дек<абря> 2 ч<аса> дня 1925 г. / работа Н. Щербакова / Фонтанка 53 кв. 14 / Тел. 100–95».
На камерном, малоформатном (24 × 34,2 см) рисунке Соломонова Есенин изображен по пояс, лежащим в гробу, в темном костюме, корпус почти скрыт бутонами крупных белых цветов. Голова поэта, показанная в профиль, покоится на высокой подушке, волосы зачесаны назад, лоб открыт, выражение лица спокойное.
Тело Сергея Есенина после вскрытия в прозекторской Обуховской больницы. Ленинград. 29 декабря 1925 г. Фотография Н. Щербакова. Размеры 12 × 16,5 см
На обороте карандашом рукой фотографа (?): «В Союз поэтов
Снято в прозекторской больн<ицы> им<ени>
Нечаева сразу после вскрытия
29 дек<абря> 2 ч<аса> дня 1925 г.
работа Н. Щербакова».
Литературный музей ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН.
Передано в дар из Союза писателей 6 апреля 1930 г.
© ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН
Портрет Сергея Есенина в гробу. 1925
Бумага, итальянский карандаш, акварель. 24 × 34,2 см
Под изображением справа подпись: М. Соломонов.
Получено в дар от Союза писателей 6 апреля 1930 г.
© ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН
И фотография, и рисунок являются ценными историческими документами, свидетельством глубокого и искреннего желания современников запечатлеть последние моменты земного бытия поэта.
Исследование документальных материалов
А. В. Крусанов. Смерть Есенина: проверка версии самоубийства
По поводу смерти Есенина в настоящее время имеются две версии. Первая — официальная, монопольно господствовавшая более 60 лет — утверждает, что это было самоубийство, и вторая — неофициальная, но широко распространенная с конца 1980-х годов, утверждает, что смерть Есенина имела насильственный характер.
Версия самоубийства находит поддержку прежде всего в обстоятельствах последних лет жизни Есенина: он был болен туберкулезом[182] и в связи с этим заводил разговоры о смерти. Г. А. Бениславская описала один из эпизодов 1925 года: «Наконец на свадьбе нашла. С. А. там обнимает всех и плачет: „Умру, умру скоро. От чахотки умру“. И плачет-разливается»[183]. По свидетельству поэта В. Ф. Наседкина, «в апреле <1925> по Москве поползли слухи о близкой смерти Есенина. Говорили о скоротечной чахотке, которую он, простудившись, будто бы поймал на Кавказе»[184]. По воспоминаниям В. С. Чернявского, Есенин «стал рассказывать о тяжелой простуде, схваченной им на Кавказе: <…> „Нехорошо было, Володя. Лежал долго, харкал кровью. Думал, что уже больше не встану, совсем умирать собрался. И стихи писал предсмертные, вот прочту тебе, слушай“»[185]. На это накладывался хронический алкоголизм (в декабре 1925 года ему был
