узаконивается в социальном институте брака. Цикл «грешное желание – размышление – жертва» заканчивается созданием литературного произведения (того, которое мы читаем) и приводит к катарсису. Эта схема показывает двойственную сущность трагического искусства Достоевского, поскольку, хотя романтический мечтатель, как мы видим, тайно испытывает грешные желания и способен увлечь возлюбленную в свой опасный, безжизненный мир, все это искупается страданиями, которые приносит ему любовь, а его конечная функция заключается в том, чтобы стать катализатором контактов между людьми. Однако «истинная» любовь, объединяющая в себе физическую и духовную стороны, остается недостижимой целью – во всяком случае, в пределах данной повести, – поскольку осуществление мечты не оставило бы поводов для появления на свет произведения искусства. Художественная литература пребывает в области невозможного – в сослагательном наклонении, месте реализованного желания, – где сознание и материальный мир находятся в гармонии.
Мечтатель из «Белых ночей» – продукт человеческого одиночества. Он не просто физическое человеческое существо, но также и форма сознания – творение тьмы и ночи, которую наступление белых ночей высветило и выставило на дневной свет. Таким образом, двойная идентичность мечтателя позволяет связать психологическое двойничество наиболее знаменитых героев Достоевского, начиная с современника мечтателя – г-на Голядкина-старшего и – младшего, с функцией фантастического как источника творческого импульса[24].
В своей трактовке я вдохновлялась выполненным А. Л. Бемом глубоким анализом повести Достоевского «Хозяйка», также принадлежащей к циклу о мечтателях и написанной годом раньше «Белых ночей». В «Драматизации бреда» Бем показывает, как оторванность мечтателя-протагониста от «реальности» приводит к неустойчивости границы между его внутренним миром и миром внешним. «…Внутренний мир переживаний проектируется вовне, как действительный мир событий» [Бем 1938: 81]. Мечтатель Ордынов проиграл в борьбе за красавицу Катерину из-за своего «пренебрежения к реальности и слепоты к чужому “я”» [Бем 1938: 132]. Бем убедительно доказывает, что любовная история в «Хозяйке» сама по себе является продуктом фантазий мечтателя.
Аналитические выводы Бема вынуждают осторожного читателя Достоевского поставить под вопрос нерушимость границ между реальностью и фантазией и – еще более радикально для традиционного литературоведения – между внешне явно различающимися персонажами. Мечтатель-рассказчик из «Белых ночей» видится как некто одновременно и больший, и меньший, чем обычный человек. Его идентичность связана с идентичностью города. Он владеет даром предвидения: он знает всех прохожих на Невском проспекте, в садах и на набережной – хотя они его не знают [Достоевский 19726: 102]. При этом, прожив в городе восемь лет, он не имеет реальных знакомых. Он прирос к этому городу и не следует за остальными петербуржцами при их ежегодном летнем выезде на дачи. Обычные (созданные из плоти и крови) люди покидают его, как они в это время года покидают свой город. Мечтатель особым образом общается с пустыми домами своего города и проникает в места, где «не встретишь живой души» [Достоевский 19726: 105]. Внутри него шевелится «враждебный бесенок» [Достоевский 19726: 117]. Кто такой – или что такое – это странное существо?
С трудом ориентирующийся в собственной обособленной личности, мечтатель, говоря о себе, перескакивает с первого на третье лицо. Он видит и показывает себя со стороны. Погруженный в свои фантазии, он представляет странное зрелище для людей на улице:
…он так вздрогнул, чуть не закричал и с испугом огляделся кругом, когда одна очень почтенная старушка учтиво остановила его посреди тротуара и стала расспрашивать его о дороге, которую она потеряла. Нахмурясь с досады, шагает он дальше, едва замечая, что не один прохожий улыбнулся, на него глядя, и обратился ему вслед и что какая-нибудь маленькая девочка, боязливо уступившая ему дорогу, громко засмеялась, посмотрев во все глаза на его широкую созерцательную улыбку и жесты руками [Достоевский 19726: 115].
Воспринимая рассказ нарратора из глубин его чуткого разума, читатель не считает себя обязанным попытаться увидеть его со стороны. Но представьте себе, что должна была подумать о нем Настенька, когда она впервые его заметила. Он поздно вечером прогуливается по пустынной набережной канала и поет, «потому что, когда я счастлив, я непременно мурлыкаю что-нибудь про себя, как и всякий счастливый человек, у которого нет ни друзей, ни добрых знакомых и которому в радостную минуту не с кем разделить свою радость» [Достоевский 19726: 105]. Неудивительно, что Настенька испугалась этого странного прохожего (который «мурлыкает» про себя – пусть даже и счастливо, – поскольку у него нет друзей) и ей захотелось перейти на другую сторону улицы, чтобы избавиться от него. «…Покамест я приискивал слово, девушка очнулась, оглянулась, спохватилась, потупилась и скользнула мимо меня по набережной. Я тотчас же пошел вслед за ней, но она догадалась, оставила набережную, перешла через улицу и пошла по тротуару» [Достоевский 19726: 106]. Для нее он не более чем еще один хищник. Кто мы такие, чтобы оспаривать это впечатление, даже задним числом?
Как подсказывает последнее письмо Настеньки («Это был сон, призрак» [Достоевский 19726: 140]), мечтатель функционирует не только как личность, но и как мечта — мечта-желание (как во фразе «мечты сбываются»), а также и мечта-фантазия. Сюжет «Белых ночей» представляет собой драму чистого желания, заключенного в личности и функции героя-мечтателя, драму, которая в каком-то смысле характерна для Санкт-Петербурга – «самого отвлеченного и предумышленного города» [Достоевский 1973а: 101] в мире. Мечтатель – это дух города, призрак, который привносит на его улицы чуждый элемент романтического желания. Его роль в повествовании – служить иллюстрацией функции желания как составной части художественной прозы, движущей силы для развития литературных сюжетов.
М. М. Бахтин, как известно, отметил, что Достоевский стирает границы между личностями, описывая их прямые контакты друг с другом:
Важнейшие акты, конституирующие самосознание, определяются отношением к другому сознанию (к Ты). Отрыв, отъединение, замыкание в себя как основная причина потери себя самого. Не то, что происходит внутри, а то, что происходит на границе своего и чужого сознания, на пороге [Бахтин 1979: 311].
В «Белых ночах» мечтатель, рассказывая о себе, произвольно чередует местоимения первого и третьего лица, «затем что в первом лице всё это ужасно стыдно рассказывать» [Достоевский 19726:114]. В трактовке этого «переключения» я иду дальше традиционного понимания этого персонажа и рассматриваю мечтателя как воплощение желаний Настеньки, а не только его собственных[25]. При такой трактовке не только его собственная воля, но и ее одиночество и тоска заставляют его возникнуть из ниоткуда на набережной петербургского канала. В конце концов, что ее привело туда – в опасное для юных девиц место, куда ни одна приличная юная девица не позволит себе выйти ночью, когда
