грудь, он никогда не испытывал, кроме как приходя в родной дом.
Время шло. Жена и дочка понемногу, но неумолимо стали совершенно чужими, хотя, как заведено было с самого начала, Виктора не осуждали за практически полное отсутствие дома, за равнодушие, за раздраженное молчание, за слухи о его похождениях, безжалостно и услужливо доносимые жене участливыми жительницами райцентра.
На самом деле, их немые упреки, как и косые взгляды соседей и многих старых товарищей, капитан Виктор Зорин, конечно, ощущал. Только ему это было все равно. Потому что жить стало совершенно тоскливо, и в очереди на тот свет он стоял где-то близко к началу, во всяком случае, думалось ему именно так. Даже подруг новых заводил Виктор через силу, думал, что это уж точно крайнее, что поддерживает в нем интерес к существованию в застывшем мире захламленных обочин, облезлых домов и примитивных похмельных уголовников малого калибра.
С последней девушкой, с Галиной, познакомился, когда приходил в школу по приглашению отдела опеки проводить профбеседу с подростками. Молодые люди дремали за зелеными кургузыми партами, наполняя класс запахами юношеского гормонального пота, ковыряли в носах, пара переростков поедала глазами свою учительницу, вызывающе выставившую под тонким свитером навстречу ученикам крепкий бюст. Была у нее модная удлиненная прическа, напоминавшая головной убор индейского вождя из белых и серых перьев, кожаные джинсы и достаточно тонкая для матери троих детей талия.
Пока коллега, толстая девушка-лейтенант ПДН с райотдела уговаривала школьников не употреблять разную дрянь, Виктор на ухо учительницы шептал с каменным лицом откровеннейшие признания и тем же вечером в служебной машине говорил ей в рощице, у старого кладбища, почти не обманывая:
— Галюня, грудь твоя — мечта любого мужчины. Наверное, кавалеров у тебя — уйма…
— Что вы, Виктор Владимирович, — смеялась, розовея хорошеньким мультяшным лицом, учительница, — Какая там грудь. Какие кавалеры… Не жизнь — тоска. Работа — дом, работа — дом. Я уж и забыла, что я женщина.
Отдалась, однако, со всей страстью тридцатилетней крепкой, малоцелованной бабы и в апофеозе удовольствия, видно, не слишком к такому приученная, глухим, почти мужским голосом простонала: — Оооой…
Только и вспомнить осталось — Галю, чужую жену, учительницу математики с поселка. Дочкино лицо, если натужиться — еще появится, неохотно всплывая откуда-то со стороны затылка, а вот жену — хоть убей, не представить. Да и ни к чему. Опостылело до пережеванного, чужого чинарика, сырого и тухлого, все это прошлое.
Когда Виктор Зорин уезжал вместе с Росгвардией на комплектование в Ростов, пришлось понуро слушать увещевания и угрозы начальника Управления, молчать, мотать головой, мол, не заберу рапорт, что хочешь говори. Под конец выждал паузу, сказал полковнику фразу, решившую дело:
— Сергей Петрович, а тебе бывает тошно? Чтоб жить неохота? Солнце не радует, вместе с небом? Пусти от греха. Даст бог — вернусь с другими мыслями. А не отпустишь — застрелюсь завтра в дежурке…
В сводном отряде настроение приподнятое. Не у всех, конечно, но в основном. Никого силой ведь не гнали.
— Это вам, робя, не Чечня… Щас все по уму. Техники-то, гляди — тьмища, — вещает в курилке южнорусским мягким «гэ» толстый майор. Он вторые сутки в разгрузке, готов к маршу. На предложение армейского капитана, координатора со штаба — выдать бойцам плащ накидки, пусть и бэу, но «цифру», а не щеголять посреди стремительно тающих полей милицейской камуфляжной «тенью», послал того:
— Та ты сдурел, безусый? В школу-то ходил ли, кохда я в Гудермесе бородатых колотил? Наше дело зачистка, пойдем маршем следом за твоими, та покажем бандере, как надо…
Капитан вздыхал, пожимал плечами, бормотал что-то вроде «понять бы, где ваши и где наши» и еще «хозяин барин» и уже издалека, подкуривая у знакомого лейтенанта с роты связи — «долбан жирный».
В ясном мартовском небе часто мчались на запад и обратно заставляющие вибрировать воздух вытянутые хищные вертолеты незнакомых силуэтов с черными матовыми телами. Знающие люди с той стороны — отошедшие на перегруппировку какие-то разбойничьего вида партизанские батальоны с Луганщины — цокали на злых винтокрылых птиц, поясняли — «Аллигаторы» полетели. Щас вдарят по фашистским самоходкам.
Зорин войну не ощущал. Во всяком случае, не больше, чем пятнадцать лет назад в Дагестане. Наверное, думалось ему, так всем тут кажется. Хоть и шепотом уже вчера кто-то обмолвился — в Гостомеле десант весь положили, южнее Харькова подошли свежие бандеровцы с Закарпатья и танков много, а в Сумах и под Черниговом — сплошь бело-красные флаги — паны оборону занимают.
На постановке задач весенний ветер относил и путал слова незнакомого полковника, командиры отделений переспрашивали друг друга, отмахивались, расходясь группами, собирались вокруг своих старших офицеров, вникая в немудреный приказ — следовать походным порядком, в охранении нужды нет, армия далеко впереди, своя авиация прикрывает в постоянном режиме. По прибытии к месту назначения — через шесть-восемь часов марша — будут определены пункты размещения и комендантские цели.
— Товарищ подполковник, Палыч, слышь? — Зорин, погрузив свое отделение в рычащий «Урал», обежал площадку, уворачиваясь от выезжающих на трассу грузовиков, обнаружил у самого КП начштаба сводного отряда, которого знал еще по совместной учебе и задачам на усилении в Питере, благо тот служил где-то рядом на Северо-Западе, не в Петрозаводске ли?..
— Чего тебе, Витя? — подполковник выплюнул окурок и мощно откашлялся, схватившись за бушлат Зорина могучей красной лапой, видимо, чтобы уж со всей силой гудящих простуженных бронхов выдрать из них ком коричневой жижи.
— Что за команда прошла — по кой хрен в отдельные машины грузим РПГ, я видал — Ростовские сложили свои «Аглени» тоже, кто-то даже АГСы перетаскивает с отделений? Палыч, я «собаку» оставлю у себя в кузове, как хочешь… Еще попросить хотел — можно я «Метис» возьму? Армейцы утром передали Ставропольскому СОБРу, а их майор — ну толстый, Берибаба, или как его — свалил прямо в фанерном ящике не распакованный в КАМАЗ, к прочим припасам.
— Не Берибаба, а Майборода, — сморщился карельский подпол, — Между прочим, он в 1999 году в Аргуне под ваххабитами с одним отделением двое суток простоял. Да забирай «Метиса», параноик. Армейцы наши уже Харьков обошли. По каким собрался танкам бить, дуралей?..
Восьмидесятый БТР, обляпанный позавчера в кустах за базой желтыми разводами поверх оливкового тела, лихо выскочил через горбатую обочину на трассу, зашуршало в рации:
— «Калина» — всем… Маршевой колонной. Без отставаний… Тронули, братцы…С богом…
Зорин подскакивал на пружинящем дерматиновом сиденье в кабине «Урала», пристроив между коленей АК, прикуривая с десятой попытки, бурчал водителю, бойцу-добровольцу, по-ярославски поющему в конце
