заводили судно аккуратно, чтобы оно где-нибудь случайно не зацепило винтом грунт, переговаривались друг с другом гудками, будто радисты морзянкой, делали поправки, — в общем, работали слаженно, как единое целое… Красиво работали.
Непосвященным людям могло показаться, что ничего особенного в их работе нет, никакой красоты — только обычная слаженность, а тем, кто хотя бы немного смыслил в том, чем отличается океан от деревенского пруда, под завязку набитого карасями, было понятно, насколько непроста эта работа и каким трудом и умением достигается вся эта гармоничная слаженность.
Лев, поняв, что человек больше петь не будет, не может просто, прохоркал про себя что-то негромко, глянул в одну сторону, в другую, потом приподнялся, прочно оперся на ласты, и добродушное рычание его сделалось громким. Он подтащил свое тяжелое неповоротливое тело к урезу берега и, не отряхиваясь ни от прилипшей к шкуре гальки, ни от песка, быстро ушел в воду.
Через минуту вынырнул и, резко мотнув головой, швырнул на берег крупную рыбину, которую держал в зубах. Это была хорошая, "калиброванная", как говорили на флоте, мерлуса.
Кинул лев добычу точно, мастером спорта, наверное, считался в своем стаде, — мерлуса упала точно к ногам Геннадия, трепыхнулась пару раз и затихла. Геннадий удивленно ухватил ее за хвост, приподнял, — килограмма на три, наверное, потянет, поискал глазами голову льва, но того уже не было — снова ушел в глубину бухты.
Пеликан, поначалу равнодушно молчавший, ожил, зашевелился, защелкал своим двухковшовым клювом, требуя, чтобы человек отдал ему мерлусу, и Геннадий возражать не стал, хотя и сам был не против воспользоваться подарком морского льва — отдал рыбу пеликану.
Тот по-собачьи ловко ухватил ее, в нижнем ковше клюва развернул ее, чтобы добыча пошла в желудок не хвостом, а головой и нигде ни за что не зацепилась, маневр пеликану удался, все произошло так, как и было запланировано, — он благополучно оприходовал мерлусу.
А лев тем временем выплыл с новой добычей — так же с мерлусой внушительных размеров и издали, даже подплывать к берегу не стал, тряхнул головой, и рыба, словно выпущенная из пращи, понеслась на берег. Шлепнулась и сейчас прямо около ног Геннадия.
За пятнадцать минут добрый зверь обеспечил Москалева и завтраком, и обедом. Никогда в жизни он еще не получал таких щедрых гонораров за свое пение. Благодарно наклонил голову — спасибо, Лева!
Вообще портовые города удивить рыбой трудно: тут все дома по самые трубы покрыты рыбьей чешуей, пропахли ею, как и солью океанской, насквозь, но чтобы получать рыбу от морского льва — такого здешний народ еще не знал.
Да и профуры-чайки, которые могут сожрать что угодно, даже матросские штаны, вывешенные на просушку, тоже такого не видывали.
Обычно морских львов угощали сами люди — килограммами кидали им рыбу прямо в пасть, львы только довольно урчали… Более того, в Чили был принят закон, обязывающий рыбаков, приходящих с лова домой, семь-восемь килограммов рыбы выбрасывать в воду. Специально. Чтобы подкормить каждый голодный рот, обитающий в здешних водах.
А поскольку рыбаков в океане было много, то и рыбы, выброшенной на корм, набегало много.
9
И пеликан, и морской лев привязались к Геннадию. Когда он спрыгивал с ланчи на берег и шел куда-нибудь по делам, оба волоклись следом за ним по земле, лев тяжело дышал, отставал, сипел, прося подождать, — справляться со своим весом ему было трудно, — и Геннадий исполнял его просьбы; пеликан тоже не очень был ловок в пешей ходьбе, громко щелкая клювом, он поддерживал требования льва и также просил, чтобы человек почаще делал остановки.
Как бы там ни было, компания у них образовалась тесная. Главное — не было голодно. Пеликан откликался на имя, данное ему человеком — Тега, но звучало оно редко, имя надо было менять, а заодно подобрать достойное имя и для морского льва. Достойное — это важно.
Как знал Геннадий по своему прошлому, питомцы его к именам привыкнут довольно скоро и будут на них откликаться.
Ну, какое, например, имя — новое имя, — может быть у пеликана? По-разному ведь можно назвать, но нужно так, чтобы и звонкое было, и запоминалось легко, и чтобы увечная птица приняла его. Разные имена вертелись в голове у Геннадия: Косолапый, Кошель, Сластена, Пифагор, Хромой… Хотя хромым пеликан не был совсем — у него было повреждено крыло, а это не хромота. Может, назвать по-мопассановски Милый друг? А лев будет Дорогой друг? Нет, это сложно и совсем неинтересно. Льва можно назвать Поддубным, Пароходом, Меломаном, Слушателем, Неуклюжим, Любителем одиночного пения, Тяжелым, Шумом моря… А может, назвать просто — Лев Иванович?
В Находке, во Владивостоке животным очень часто давали отчества по именам хозяев; по этой схеме морской лев должен быть Львом Геннадьевичем… Геннадий был даже готов вспотеть от такого дела… А что, Лев Геннадьевич — это неплохо. По-русски звучит, что-то родное есть в этом.
А на какое имя заменить сельское прозвище Тега? Кошель — это точно, но обидно. Пифагор? Просто Пеля или Пиля? Слишком примитивно, наивно как-то. Почти по-детски. Клюва щелкающий звук? Очень похоже на обычную головную боль.
Может, все-таки Пифагор? Пеликан часто бывает задумчив, засыпает на ходу — наверное, старенький уже, по внешности ведь не определишь, паспорт свой он не показывает и правильно делает, может, вообще где-то потерял его; когда просыпается, глаза у него бывают чистыми и, как у человека, осмысленными. Мудрая птица… если с утра, конечно, позавтракает.
Ладно, пусть пеликан будет Пифагором… Итак, решено: Лев Геннадьевич и Пифагор…
Со стороны океана прилетал тугой, от ударов о камни превращающийся в брызги шум, забивал уши, рождал внутри настороженность и, — Геннадий обратил на это особое внимание, — заставлял настораживаться и тех, кого человек взял себе в друзья.
Из темного океанского простора принеслась ланча с добычей, будто сор, рассыпала вокруг себя белую, придавленную ячеей сетей рыбу, на которую тут же с криком падали чайки, в полминуты они подчистили все, ничего не осталось, только вода. Ни морской лев, ни пеликан не успели ухватить из рыбацкого подарка даже мятого плавника, не говоря уже о целом хвосте — чайки были быстрее.
Работали они стремительно, рыбу заглатывали целиком, не делили на куски, не рвали и вообще рисковали подавиться, поэтому в следующий раз Геннадий увидел штуку удивительную — лев нырнул поглубже, достал внушительную рыбину килограммов в пять весом, порвал ее на несколько долей и оставил плавать на воде.
Сам отплыл чуть в сторону, лёг на спину и сложил ласты
