Чтение перешло в бессвязное, чуть истерическое обсуждение: одни твердили Виктору о его герое и о своих печалях одновременно, другие укоряли его за ужас, третьи наливали ему в стакан вина, чтоб он отошёл. Беседа то вспыхивала общая, то распадалась по маленьким кружкам из трёх-четырёх человек, то перекидывалась от Гурджиева до Достоевского или до личных видений…
У Люды уже возникло полубезумное настроение. Однако Ира часто вставала пред её глазами. В тихом бреду она начала рассказывать одной своей приятельнице об эротико-оккультной ситуации Иры и о том, как её спасти.
– Да, если с любовью и милосердием – всё можно, – отвечала та. – Только дурость должна быть во время этого спасения; если по-умному делать, ничего не получится – съест она себя… Дурости побольше.
– Это вы точно заметили насчёт дурости, – бросил на неё взгляд подвернувшийся Костя.
– Нет-нет, – вмешался вдруг толстый человек в очках, художник. – Извините, я слышал ваш разговор и всё понял. Её, Иру, нельзя спасти, слишком её утроба демонична.
– О боже, какая у вас интуиция, чутьё, но что вы о ней знаете, демонолог этакий…
– Да я и говорю, что эксгибиционизм героя, – вдруг потянул за руку Люду откуда-то появившийся лохматый человек со стаканом вина, – не носит характер некрофилии, хотя обнажается герой Виктора фактически перед своей собственной смертью; нелепо тут видеть трупный эксгибиционизм макаровских героев, Виктор – это не Макаров. Тут эксгибиционизм жизни, сексуальное заигрывание со смертью с целью как-то выжить, чёрт побери, выжить на эротике…
– Да, и я говорю, что Виктор – не Макаров, – отвечала Люда.
– Нельзя, нельзя так, господа! Всё равно ждёт что-то страшное…
– Страшное надо сделать смешным…
– Никогда, никогда это не удастся, пока есть страх за Я…
– А если он будет побеждён?
Опять вмешался художник:
– Ваша Ира, Людочка, ужасна не своей похотью, а разумом… Но пусть, пусть, ищите экспертов, чтоб её спасти…
– Но Витёк определённо талантлив, – раздался голос слева. – Конечно, у него нет этой… сверхдостоевщины, но всё же для начала очень недурно… даже блистательно.
Наконец Люда, повинуясь новому порыву, отвела в сторону Костю и рассказала ему об Ире – он, Костя, великий «соединитель», подумала она, он проникает во все кружки, самые странные, и может посоветовать по большому счёту…
Костя спокойно выслушал её и после молчания, которое вошло в неё как метафизический подарок, вдруг сказал:
– Думаю, что найду такого человека, который мог бы ей помочь… Вполне вероятно… А может быть, сейчас махнём к Петру? Что-то здесь слишком шумно. Отсидимся за чаем.
Люда согласилась. Правда, расставаться со всеми было жалко, и вместе с тем Люде хотелось побыть в спокойствии. После бесконечных поцелуев, вздохов, как будто прощались на полмесяца, а не всего на несколько дней, Люда выбралась на улицу вместе с Костей…
…Пётр быстро впустил своих эзотерических друзей к себе в квартиру; идти пришлось мимо комнат родителей, которые добродушно-недоброжелательно относились к знакомствам своего сына, астронома по специальности.
– Буржуазны, как Эйфелева башня, – шутил о них Пётр.
Ритм отключений сразу увёл всех троих.
Разговор заметался от совершенно сумасшедших и диких историй, случившихся с разными людьми, до утончённых нюансов, связанных со спонтанной реализацией абсолютного Я.
В историях же всегда был заложен смысл, тайно-невероятный смысл, далёкий и от логики, и от добра и зла, и от всего «человеческого», тайный смысл, превращающий эти истории в какой-то космологический бред, как будто такие случаи словно специально подкидывались нашим героям.
Одна история, впрочем, не такая уж значительная, почти обыденная, совсем умилила Люду.
Речь шла о малыше из дома, где жил Пётр, мальчике, который хотел покончить самоубийством и падал для этого с низкого второго этажа, но таинственным образом не повреждался. В течение месяца раза два-три в неделю он так упорно падал, точно в заколдованном круге, будучи не в силах добиться своего, пока секрет его не открылся. Один мальчуган с соседнего двора так и прозвал его потом – «павший ангел», и эта кличка прилепилась к нему. Но после всей этой истории он вдруг стал необычайно умнеть, словно ум для него оказался формой его любимого занятия: самоубийства…
А потом дух её возвращался к бытию, к тому бытию – высшему – такому неуловимому, такому сладостному и вечному, точно бездна, скрывающаяся за формулой «Я есть Я»!
И вместе с тем всё время в сознании Люды мелькали загадочные картины, провалы, нет, судьба Иры немного отодвинулась, но вдруг возникли на первом плане все наиболее невероятные личности или «существа» её последних встреч: Мефодий, «Настенька» и один их непонятный «знакомый», затмивший всё приходившее ей на ум. И слышались, вспоминались намёки на его «логово», на каких-то странных созданий там…
На волнах всех этих бесед, внутренних намёков, надежд, воспоминаний Люда покинула своих друзей, чтоб возвратиться домой…
И всё неожиданно спуталось в её уме, и вместе с ясным знанием о свете вечного собственного Я в душе Люды, необозримой и бесконечной, плыли другие бездны и тёмные провалы…
«Чувствую, что-то со мной происходит, – думала она. – Неужели… Неужели… Как страшен мир! Но как невероятна Россия!»
По дороге, в метро, ей попалась одна очень дальняя знакомая, девчонка лет двадцати трёх, с парнем; оба они были полупьяные и возвращались с другого чтения, кажется, самого Макарова. Она остановила Люду, её звали Вера, и что-то долгое говорила о секретной астрологии и о том, что должен родиться ребёнок, который… Рядом безумствовал парень…
Люда потом мучительно вспоминала, где она последний раз видела эту девочку, кажется, на поэтическом вечере, после которого говорили о гаданиях по предыдущим воплощениям…
Наконец Люда выбралась из метро. Полил тёплый ночной дождик, и было радостно и умилительно, словно кто-то согревал землю. Поздний трамвайчик возвращался на круг. Мелькали деревья, крыши, сады, она была недалеко от дома.
Войдя во двор, она заметила, что в квартире Вольских горит свет.
«Видно, бродит Ира», – подумала она.
Глава 10
Между тем в квартире Зои творилось чёрт знает что. Пока Люда бродила по Москве, слушая подпольные чтения, у Вольских произошли самые чёрные события. Началось всё часов за пять-шесть до возвращения Люды домой. Старушка Софья Борисовна уже спала в своей комнатке, заставленной непонятными фотографиями. Володя тихонько пил водку, Ира исчезла в ванной, а Зоя только что возвратилась из кино. То, что ванная была заперта, взбесило её.
– Когда эта тварь угомонится?! – закричала она, бегая около невозмутимого Володи. – Голову даю на отсечение, она мастурбирует там. Но ведь все последние дни она поздно приходила – спала с этим парнем. Я видела его и сегодня, она от него и пришла. Но разве эта тварь когда-нибудь насытится?! Ребёнок называется! Когда, когда это кончится?!
Володя пил, курил и молчал. Зоя ревела, кричала, рвалась в ванную, но всё напрасно. В бешенстве она выскочила из квартиры. И, встретив во дворе знакомых, окончательно завелась. Она отсутствовала, наверное, часа два, пропадая у соседей по поводу девочки, которая боялась смерти, но во время всей этой суматохи мысль об Ире не оставляла её. Ненависть душила её. Особенно почему-то возмущала Зою наглость и почти беспрерывность Ириного сладострастия в сочетании с холодным, почти взрослым умом девочки, всё это над собой наблюдавшим.
В таком состоянии она вернулась домой. И застала сцену, помутившую её мозг. В столовой на диване лежала голая Ира, вся растёкшаяся от неги, а рядом с ней сидел Володя в одной рубашке, без трусов. Только из маленькой комнатушки доносилось сладкое похрапывание Софьи Борисовны.
Ира умудрилась тут же вскочить и стремглав убежать в свою комнату, заперевшись там. Но Володя, однако ж, растерялся и оторопело смотрел на Зою. Ярость последней выразилась, однако, как-то странно: она мигом подскочила к Володе и плюнула ему в лоб. После этого она приказала Володе убираться из квартиры и не считать её своей женой – навсегда. Володя, обычно не робкий, но почему-то покорный жене, стал собирать вещи. Зою всю трясло, как в ознобе. Володя торопился и, быстро допив водку, ушёл. Зоя знала: к ближайшему
