больше, она плакала и плакала не в силах остановиться, и казалось ей, что вся боль этих долгих месяцев выходит сейчас с этими слезами.
– Ты поплачь, поплачь, – гладила её по волосам свекровь, – Легше станет. Поплачь. И дальше станем жить.
Жить и правда стали. Максим теперь был дома вовремя и трезвый. На кухне всегда пахло пирогами и супом. В доме стало как-то просто и уютно, словно Валентина Прокофьевна привезла с собою кусочек деревни в своей холщовой, сшитой из весёлых цветных лоскутков большой сумке. Обо всём свекровь рассуждала как-то просто и понятно, но в то же время по-жизненному мудро и прямо. Алла повеселела и успокоилась, стала хорошо кушать и чаще смеяться. На душе у неё было теперь тихо и радостно.
– Какой бы ни родился, а я его люблю и буду любить, – думала она о своём малыше.
***
И вот пришла весна, расцвёл мир, заголубело небо, и в конце апреля родился на свет сын Аллы и Максима – Витюшка. Диагноз синдрома Дауна не подтвердился, однако, мальчик был весьма слабым и задышал не сразу, у него обнаружили проблемы с сердцем. Они с Аллой провели месяц в больнице, прежде, чем их отпустили домой.
– Ничего, – радовалась свекровь, – Поедем на всё лето ко мне в деревню, поднимем мальчишку на ноги.
Так и сделали. Весь первый год Алла с ребёнком не выходили от врачей, им пророчили всякие последствия, что у ребенка будет ДЦП, что он не станет говорить, и прочее, и прочее.
– Всё будет хорошо, я Максимку на ноги поставила, и Витюшу нашего поставлю, – сказала свекровь Алле, когда в один из дней та, не выдержав напряжения, бессильно рыдала у кровати сына.
– Прости меня за всё, мама, – вдруг подняла на свекровь опухшие глаза Алла, – Я всегда тебя стеснялась, думала деревенщина ты, думала что лучше моей мамы нет. А вот видишь, как жизнь повернула. Мать моя и не показывается у нас, внука больного стыдится, жизнь свою устраивает, а ты, ты моя опора, я без тебя пропала бы, мама.
– Да ты что, ты что, дочка, я сейчас сама заплачу, – кинулась к ней Валентина Прокофьевна, – Я ж ничего такого не делаю, окромя того, что совесть велит да сердце. Вы же мои родные, детушки мои. Я ж только о вашем счастье Бога и молю. А на маму свою ты не серчай, не надо, она и правда у тебя молодая ещё и красивая, не то что вот я, пущай устраивает женское своё счастье. В старости-то одной, ой, как тяжело. А мне что сердиться? Я ведь и правда деревенская. Всё ты правильно баешь, дочка. А Витюшку мы на ноги поставим, попомни моё слово. Буду его к себе почаще забирать, на деревенском воздухе да молочке богатырь у нас вырастет!
Алла обняла свою маму, как она теперь называла свекровь, и они обе плакали, пока в комнату не вошёл Максим и не уставился на них в удивлении.
– Может обедать пойдём?
***
Прошло восемнадцать лет. На проводах Виктора в армию было шумно и весело, собралось множество его друзей, а на почётном месте сидела его любимая бабаня.
– Бабушка, – поднял он тост, – Сегодня я хочу сказать тебе спасибо за всё, ты мне стала второй мамой. Все каникулы я проводил у тебя. Спасибо за то, что научила и снег грести, и огород копать, и косой работать. И за мои медали тоже спасибо!
Он кивнул на стену, где на полке, уставленной кубками и грамотами, красовалось его фото на пьедестале первого места.
Алла утирала слёзы, Максим сжал скулы от волнения, а бабуля Валя в белом платочке светилась всеми своими многочисленными морщинками и кротко улыбалась:
– Служи с Богом, сыночек, так, чтобы мы тобой гордились, будь всегда человеком, это самое главное звание в жизни, а мы тебя ждать станем.
– Бабуня, ты только меня дождись!
– Дождусь-дождусь, а как же, мне ещё на твоей свадьбе плясать, да правнуков нянчить, – баба Валя хитро глянула на Юлечку, девушку Витюшки, что сидела с ним рядом, та покраснела и опустила глаза, – Некогда мне помирать-то, сыночек. Жить надо!
Абика
– Абика, я приехал! – летние каникулы начинались для Айнура не календарной датой в дневнике, а прогретыми горячим солнцем и выкрашенными коричневой краской, ступенями бабушкиного крыльца.
Именно в тот момент, когда он, топоча босыми пятками, взбегал по этим ступеням и распахивал дверь в сени, начиналось лето.
– И-и, балакаем! – тут же доносилось откуда-то из кухни, и навстречу ему, распахнув объятия, выкатывалась маленькая, проворная старушка в белом платке, повязанном узелочком под подбородком, и закрывавшем всю спину и плечи, в цветастом платье, широких шароварах, и в неизменных шерстяных носках, даже сейчас, в такую жару. Это была его бабушка, а по-татарски – абика. Айнур тут же кидался навстречу и падал в эти шершавые, с узловатыми суставами, натруженные тяжёлым трудом, но такие ласковые руки. Бабушка была с ним почти одного роста, и с каждым летом становилась всё меньше, а он, Айнур, всё выше, но, несмотря на это, с лёгкостью удерживала запрыгнувшего чуть не на шею внука, даже не покачнувшись.
– Абика, я приехал! – повторял Айнур, и зарывался лицом в душистый бабушкин передник.
Этот запах был самым вкусным на свете: передник пах козьим молоком, дрожжами, тестом, свежим сеном и ещё овечьей шерстью. Наверное, потому, что абика всё время что-то вязала, то свитер, то носки, то варежки, то безрукавку. И куда она только девала потом все эти вещи? Абика крепко прижимала внука к себе и целовала, звонко чмокая в макушку.
– Нинди зур ускэн! – восклицала она, беря Айнура за плечи, и, чуть отведя назад, крутила его, и рассматривала со всех сторон. Это означало «какой большой вырос» внук за прошедший год.
Айнур приезжал к бабушке на всё лето, остальное время жил он в городе, далеко отсюда, на другом конце страны, так уж распорядилась судьба, что его отца, инженера, отправили после окончания института по распределению, на новый завод, что строился в том городе, да так и остался отец там жить навсегда. Далеко от родных мест, да что поделать, каждому своё место на этой земле. Там встретил он маму, а потом родился у них Айнур. Сейчас ему было уже одиннадцать, но с малых лет, каждый год на летние каникулы привозили его в эту деревню, к абике, папиной маме, и это время было лучшим в его жизни.
Здесь, в большой деревне, жизнь текла совсем не так, как в городе – шумном, торопливом, издёрганном и суетливом. Тут всему было своё время и свой порядок, и, казалось Айнуру, что вся уйма дел, запланированных с утра, никогда не закончится, что просто невозможно переделать столько за один день. Однако, к вечеру он с удивлением обнаруживал, что всё на своих местах, и вся работа завершена, а он даже и не торопился, делал всё с расстановкой, успевал и с соседом, Хафиз-абыем через забор словом перекинуться, и с другим соседом, дядей Петей, у двора поболтать, и с ребятами на речку сбегать. И сейчас приятная усталость разливалась по всему телу и удовлетворение от проделанного труда грело душу. А абика ведь помимо своих хлопот, успевала ещё и читать пять раз в день намаз, а его не прочитаешь так просто, перед тем нужно чисто-начисто вымыть руки, лицо, уши, ступни и даже протереть влажной ладонью волосы. Затем абика вставала на специальный коврик, намазлык, и, обратившись лицом в сторону Мекки, принималась за молитву. Абика нараспев читала Коран, священную книгу мусульман, слова которой открыты были пророку Мухаммеду самим Аллахом, а Айнур внимательно слушал, хотя и не понимал многого.
На небо выкатывался остророгий рожок месяца, повисал над печной трубой. Над кустами калины и сирени в палисаднике рассыпались горстью яркие мерцающие звёзды, опускались сумерки, веяло прохладой с реки, травяным духом с полей, и Айнур с абикой выходили отдохнуть перед вечерним чаем на скамейке у ворот. Абика надевала тёплый жилет и сверху ещё накидывала старый вельветовый халат в рубчик, местами уже протёртый до дыр, но бережно
