дедам, а они ко мне подход нашли.
Спасибо «победителям музыки», спасибо их мудрости, юмору и таланту человеческого общения.
«В КАКОМ ГОДУ ВЫ ЖЕНИЛИСЬ?»
Идет передача из города Вольска. Зрительный зал во Дворце культуры расположен амфитеатром, проход по центру делит партер на две части. Я знала, что в седьмом ряду по обе стороны прохода, с краю, сидят два бывших фронтовика — Геннадий Никитин и Михаил Сиднев. Они не знакомы друг с другом. Но у них не только военная судьба общая, но и в биографиях оказались такие редкие совпадения, что не часто в романе или в фильме встретишь. Судите сами: в один день окончили школу в Вольске, в один день — 28 июня 1941 года — ушли на войну. Сражались на Первом Украинском фронте. Оба стали разведчиками. В один день расписались на рейхстаге. В один и тот же день после демобилизации вернулись в Вольск. У каждого двое детей.
Задаю вопросы полному кавалеру орденов Славы Геннадию Никитину и награжденному двумя орденами Ленина Михаилу Сидневу. Ответы не заставляют себя ждать. Чувствую, как нарастает удивление в зале. Собравшиеся уже начали аплодировать.
Последний вопрос: «Вы женились в сорок седьмом году?» — предполагал утвердительный ответ обоих.
Я уже было начала: «И женились вы, товарищи…» Вдруг мелькнула мысль, что это не так. Я так и осталась стоять с поднятой рукой. Рука замерла, застыла в воздухе… «И женились вы, товарищи…» — повторила я, но интонационно слова эти были уже не утверждением, а сомнением, выдавая мою неуверенность и даже растерянность.
— В сорок девятом, — ответил Никитин.
— В пятьдесят первом, — ответил Сиднее.
— Опять близко, — заключила я. Кажется, стоит ли переживать из-за такой мелкой ошибки, да еще писать об этом. Подумаешь, даты женитьбы не совпадают
— всего два года разницы. Но согласитесь, что эта неточность могла разрушить достоверность, какое-то возвышенное удивление той общностью судеб, теми немыслимыми совпадениями, которые как-то по-особому высвечивали биографии ветеранов. Я обманула бы зрителей, которые только что аплодировали, и эмоциональное наполнение могло быть безвозвратно утеряно, удивление сменилось бы недоверием — подстроили, мол, ан нет, не удалось. Авторы сценария увлеклись этим благодатным для журналистов материалом и, не проверив детально все факты, дали мне неправильную информацию.
«Сейчас интересно не то, почему и как "увлеклись" работники, готовившие передачу, — писал Ю. Алянский в книге "Ветер от плащей". — Интересно совсем иное: что произошло с Леонтьевой на сцене во время передачи? Какое восьмое, девятое, десятое чувство сработало в ее сознании, таинственным образом предсказав ошибку? Что это, парапсихология? Интуиция? Или как раз тот самый высочайший профессионализм? Не знаю, не могу объяснить».
Все, конечно, гораздо проще. У нас с Геннадием Никитиным и Михаилом Сидневым мгновенно установился контакт, они поняли, что вопрос о женитьбе тоже стоит в ряду биографических совпадений, и, по-моему, тоже почувствовали, что может случиться осечка.
Любой человек, с которым я встречаюсь на передаче, вольно или невольно всегда помогает мне сориентироваться в ситуации, почувствовать его настроение, понять, может ли он в эти минуты быть моим собеседником, или степень волнения его слишком велика и не надо настаивать на разговоре с ним, а лучше самой представить его зрителям.
Если человек смущается, я должна уловить природу его смущения — то ли это от скромности, то ли я в чем-то ошиблась, исказила какой-то факт, а может быть, затронула ту струну в его душе, которую не стоит натягивать до предела, а лучше вовремя ослабить или вовсе отпустить. Даже в том случае, когда не удается установить контакт, все-таки существует одна из форм общения. Если кто-то из героев нашей передачи решительно не идет на контакт, то это, как правило, не глухота человеческая, а какие-то скрытые от глаз людских причины или обида на нас. Ведь и так бывает.
КАК ЖЕ ВЫ МОГЛИ?
Тюмень. Предстоит встреча с буровым мастером Григорием Ивановичем Норкиным.
«Весной пятьдесят девятого, — начала я свой рассказ, — плыл по Оби, еще не освободившейся ото льда, караван самоходных барж, груженных оборудованием для буровых, сборными домами, разной утварью. Члены бригады во главе с "дедом" (а было Норкину тогда всего сорок лет) отправились за нефтью в Приобье. Десять первых скважин, десять первых месторождений на тюменской земле, и среди них Самотлор, — это их работа. Вспомню сейчас только, как бурили первую скважину в Мегионе. Оборудование устарело, солярку сибирские морозы укротили; чтобы взять глину, долбили промерзшую землю, а воду для раствора брать негде — озеро вымерзло.
Тогда проложили от реки водную линию метров в двести, собрали ее из старых труб, поставили насос, но вода в трубах замерзала. Обложили трубы дровами и сеном, облили соляркой и подожгли. Пока горели костры, качали воду.
Отогревались у дизеля. "Дед" умудрился ногу сломать, так и ковылял в гипсе на костылях. Время, когда бурили скважину, смену дня и ночи, вроде бы и не замечали. А вот обед в 13.00! И никаких отклонений от графика — жены горячий обед прямо на буровую в чугунках приносили. Только за едой и можно было о детях узнать, семейные проблемы обсудить. 2800 метров прошли за долгие шесть месяцев».
Когда журналисты, работавшие над сценарием, спустя двадцать лет встретились с Григорием Ивановичем, в Приобье той бригады уже не существовало, она распалась.
Но все-таки остались единомышленники — крепко сплоченные, они во главе с «дедом» живут в одном нравственном климате по законам чести, труда и товарищества.
Григорий Иванович ни о чем другом, кроме своей бригады, говорить не хотел.
— Поезжайте в Мегион. Знаете, какие это ребята! Я без них никто.
Эти ребята, теперь известные буровые мастера, «деда» в обиду не дают.
— Вместе, конечно, работали, но что мы без «деда»! На передаче мы отметили юбилей Григория Ивановича Норкина. Тридцать лет он прожил в геологии — буровик, дизелист, буррабочий, верховой, помощник бурового мастера и, наконец, мастер! Волга, Кузбасс, Нарым и, наконец, Тюмень!
Конечно, вся бригада приехала из Мегиона, поднялась на сцену. Но разговор с Григорием Ивановичем почему-то не получался: был «дед» сердитым, раздраженным. Мне хотелось, чтобы он рассказал о нефти. Я была убеждена, что относится он к нефти как к живому организму. Даже фантазировала: вот бригада проходит отметку 3 тысячи метров — сладкое, тревожное предчувствие, замирает сердце мастера: еще одно мгновение, и забьет фонтан нефти! Сколько на своем веку, думала я, ждал он этих первых фонтанов из новых скважин! Когда-то залегла она там, на глубине, притаилась тяжелая,
