момент могут вывезти, которое элементарно подлежит уборке, потому что в больничном дворе такого храниться не должно по всем мыслимым и немыслимым нормам.
– А у меня был выбор? – яростно начал шипеть в ответ Яковенко.
Сергеев сгреб своего спутника в охапку и толкнул в подворотню за железную решетку. Они прижались к стене и ждали, тяжело дыша, пока по асфальту, вгрызаясь в него гусеницами, не пронесутся на большой скорости две боевые машины пехоты, а потом еще и три бронетранспортера. Стрельба усилилась, совсем уже не слышно было людей, зато в воздухе стоял удушливый запах сгоревшего пороха. И еще какой-то запах. То ли большой беды, то ли свежей крови.
– Слушай, – Яковенко перешел на «ты», – такое ощущение, что весь город вымер, что всех перебили. Как будто война.
– Да попрятались все по домам. В такой обстановке лучше всего лежать на полу в своей квартире, а лучше еще под столом или под кроватью, чтобы осколками или шальной пулей не задело.
– Разбираешься, – вздохнул Яковенко. – Бывал, что ли?
– Да, не так давно в Никарагуа. И в Ливии, но там поспокойнее было.
– Что дальше делать будем?
– Пойдем дальше искать твою больницу, – выглядывая на улицу, ответил Сергеев. – Хотя нам бы сейчас книжный магазин лучше найти или газетный киоск. Карта нам туристическая нужна, самая обычная карта города. Значит, так, Борис Иванович, идем вдоль стены. Я первый, ты за мной. По моей команде или в подворотню, или на тротуар лицом вниз, но беспрекословно, понял?
– Пожрать бы, – ответил Яковенко. – Со вчерашнего вечера ничего во рту не было.
Они двинулись вдоль улицы, оглядываясь по сторонам. В окнах было темно, шторы почти всюду плотно задернуты. Серые сумерки опускались на город, делая его безликим, страшным в своей безлюдной пустоте. Жуткая тишина опускалась на клетки кварталов. Мертвая тишина.
Звуки беды разделились. Тишина жила своей жизнью, а звуки моторов военной техники и отдельные выстрелы в других частях города, казалось, уже не принадлежат этому миру. Как эхо в горах, как волны после корабля, которые долго и бессмысленно мечутся и бьются о скалы.
А потом стали появляться трупы. Один, второй, третий, сразу два рядом. Много битого стекла, перевернутые киоски, обрывки бумаги и асфальт, пропитанный кровью.
– Они их танками давили, – угрюмо проговорил Яковенко. – Гляди, что с головами, кровищи сколько.
– Нет, Борис Иванович. – Сергеев присел на корточки и, достав из кармана носовой платок, что-то поднял. – Это пули такие. С такими пулями раньше охотились на крупных хищников. А теперь, видишь, на людей.
– Она как будто развернулась лепестком, – кивнул Яковенко, посмотрев на пулю.
– Это пуля дум-дум, как ее называют во всем мире. Экспансивная, или разворачивающаяся, полуоболочечная пуля. Оболочка при соприкосновении с препятствием по насечкам разворачивается, резко увеличиваясь в объеме, и наносит максимальные повреждения.
– Зачем? Почему не обычными пулями стреляли? Запугать, что ли, хотели?
– Черт их знает! – зло ответил Сергеев, пряча пулю в кармане пальто. – Трудно объяснить, что творится в голове садиста с извращенным мышлением. А стреляли с близкого расстояния. Смотри, гильзы валяются всего в десятке метров от тел. Такими пулями да с такого расстояния – шансов у этих людей выжить не было. Может, они так выбивали лидеров митингующих? Не знаю.
Они шли дальше, закрывая рты рукавами, когда на них опускался шлейф удушливого дыма от горящих перевернутых автомобилей. Неожиданно впереди показался перекресток, поперек которого стоял армейский БТР. Сергеев потянул спутника в проходной двор. На улице послышались голоса патрулей.
Евгений Михайлович Тяжельников стоял у окна в кабинете посольства и смотрел на улицу. Невысокий, энергичный, подтянутый, с высоким лбом и упрямо сжатыми губами, он всегда был примером для подчиненных. И когда Тяжельников возглавлял советский комсомол, и потом, уже на дипломатической работе, он славился тем, что всегда находил оптимальное решение, какой бы проблематичной ни была ситуация. Он всегда был генератором идей, неиссякаемым источником энергии.
Но сейчас, глядя на него, сотрудник посольства Александр Владимирович Половцев вдруг подумал, что посол основательно устал за последние недели. Даже такому человеку, привыкшему к огромному грузу ответственности за других, нужна хоть небольшая передышка. А ее за последние два-три года не было ни у кого.
– Как все-таки это символично, а, Александр Владимирович? – после долгого молчания сказал Тяжельников. – Одна из самых красивых улиц Бухареста названа в честь русского генерала[3].
– Неизвестно, как бы закончились Балканские войны, если бы не русская армия и не политика России в те годы, – пожал плечами Половцев. – Хотелось бы, чтобы все народы Европы помнили русского солдата и то, что он для них сделал.
– Да, и все же Румыния из всех стран социалистического лагеря наш самый ненадежный друг.
– Что Москва? – спросил Половцев и закурил.
– Москва молчит, – недовольно, резкими рублеными фразами стал отвечать посол. – 3 декабря Горбачев после встречи с Джорджем Бушем на Мальте сделал заявление об окончании «холодной войны» и о новой эпохе в международных отношениях. Прямо нам не говорят, но намекают, что никаким образом не показывать противостояния с Западом. А 5 декабря, как будто того и ждали, руководители Болгарии, Венгрии, ГДР и Польши опубликовали заявление, что ввод в 1968 году войск стран-участников Варшавского Договора в Чехословакию был вмешательством во внутренние дела суверенного государства и подлежит осуждению.
– Я читал, – кивнул Половцев. – Я даже знаю, что и наша сторона участвовала в подготовке этого заявления. Доиграемся!
– Я бы сказал точнее – дозаигрываемся! Уже неделю работает очередной Съезд народных депутатов. И новая волна демократов официально осудила Пакт Молотова-Риббентропа 39-го года, ввод советских войск в Афганистан и применение военной силы в Тбилиси в апреле этого года.
– Пляска на костях, на чужих костях. Дешевый авторитет зарабатывают, – хмыкнул Половцев. – А что Шеварднадзе? Тоже выжидает?
– Шеварднадзе? – Тяжельников всем телом повернулся к Половцеву. – А вот этого вы, Александр Владимирович, по линии вашей конторы еще не знаете! Хотя и я узнал только два часа назад. Шеварднадзе после тбилисских событий выступил с осуждением действий армии. На съезде он сделал громкое заявление об угрозе демократии в Советском Союзе и объявил об уходе из официальной политики.
Половцев посмотрел на посла поверх кончика сигареты, щуря левый глаз, потом покивал головой и медленно стал тушить окурок в пепельнице. Тяжельников смотрел на представителя 1-го Главного управления КГБ[4] и ждал.
– А чего вы, собственно, от меня ждете, Евгений Михайлович? – спросил Половцев. – В моих планах мероприятий ничего не изменилось, может, только добавились новые задачи. Я вам даже посоветовать ничего не могу.
– Да мне не нужен совет, и помощь, наверное, тоже не
