эскадрилью.
Фугасные центнеры так рвались,
Как будто падали метеоры.
Деревья с насиженных мест снялись,
Железо и камни летели ввысь,
А люди скрывались в подвалы,
В норы.
Начало было страшным для нас:
Как будто во время землетрясенья,
В подъездах, на лестницах свет погас, —
Казалось, нигде не найти спасенья.
Загнав в укрытия мирный народ,
Дворы превращая в сплошные свалки,
Второй и третий сделав заход,
Фашисты стали бросать «зажигалки».
А город — над Волгой,
Под ветром весь,
Он весь — как лента.
И вот под вечер
Сначала с окраин метнулась весть,
Что в комнаты начало пламя лезть,
Что дым придавил тесовые плечи.
Потом лихорадка огня пошла
По центру, по белым дворцам,
По бульварам.
Слепящая, взвихренная метла
Очистила берег реки догола
И все расширяла площадь пожара.
Сгорал тротуар —
Занималась грязь,
Кусты дотлевали —
Песок дымился.
В сады словно осень вдруг ворвалась —
Листва пожелтела.
Зола взвилась:
С началом пожара шторм разразился.
Народ бежал из подвала в подвал,
В овраги, в щели,
Где воздух не жжется.
Казалось, по улицам Волга льется —
Народ за вокзал, пригнувшись, бежал
И, задыхаясь в дыму, ночевал
В водопроводных колодцах.
А немец бросал.
Кружил и бросал,
Долбил, поджигал,
По часам — аккуратно.
Его не пугали детей голоса.
Через четыре немецких часа
Он, нагрузившись, летел обратно.
Стремглав неслась от машин в стороне
Высокая девочка
и ревела.
Она от огня убежать хотела,
Не зная, что пламя несет на спине:
Расшитая кофта на ней горела.
Вот так от рыси олень бежит:
Глаза ему страхом смерти расперло,
Он лес ломает,
Он весь дрожит,
Он с маху берет болот рубежи,
А рысь на хребте у него лежит
И не спеша подбирается к горлу.
Теряя повязки и костыли.
Из бывшей гостиницы «Интуриста»,
Сжав бледные губы,
В поту, в пыли,
Больные и раненые ползли
На Волгу,
к воде, от огня,
на пристань.
Какой-то старик лежал на песке
В рабочей спецовке —
Рыбак или слесарь, —
Кровавая ссадина на виске.
Он крепко зажал булыжник в руке
И, мертвый, к борьбе не терял интереса.
Зенитки стреляли, стволы раскаля.
По тридцать, по сорок минут без умолку
С бульваров изрытых,
С баржи,
С корабля.
И все мостовые —
Нет, вся земля
Была в остывающих рваных осколках.
А город, пригнувшись, пережидал,
Когда поредеют над ним самолеты,
Он только со стоном зубы сжимал, —
Так альпинисты снежный обвал
Пережидают в расщелинах скал,
Чтоб снова рвануться в небо, в высоты.
Лишь элеватора не могла
Сломить проклятая сила:
С рассветом
Среди обгоревших домов и веток
Он снова из дыма вставал, как скала.
Стоял и сверкал.
А кругом горит.
Стоял он — и страх ему был неведом.
Поднимемся утром, кричим:
«Стоит!
Стоит
И будет стоять до победы!»
2
Очень тяжело вспоминать…
В городе было много света,
В зелень была земля разодета,
Все начинало благоухать
С началом лета.
Даже дома излучали свет…
Трудно поверить, что города нет.
Стоит пред глазами яблонь расцвет.
Трудно поверить, что яблонь нет,
Что всё смела огневая волна,
Не ходят моторки на острова,
Что набережная мертва, —
Ведь так недавно была весна…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Широк был май в своем начале —
Терялись берега вдали,
Столбы по заводям торчали,
Деревья из воды росли.
Как шелком шитая ермолка,
Лежал зеленый островок.
Кругом плескалась Волга, Волга,
И пароходный плыл дымок.
Чуть виден был рабочий город,
Не нас — его несла река,
Соединением линкоров
Казался он издалека.
Вода на острове густая,
А в ней трава,
А в ней кусты,
И неба заводь голубая,
Плетни и первые цветы.
Вода струила волны света.
И убеждение росло,
Что прав философ из Милета:
Всё из воды произошло.
3
Отряд краснофлотцев в триста штыков
По гарнизонной тревоге
За город вышел
Держать врагов
На серой степной дороге,
На выжженных скатах к родной реке,
На пыльных волжских высотах,
Держать на матросском,
На русском штыке
И танки и мотопехоту.
Держать до подхода армейских сил,
Пока есть дыханье и сила, —
Сам Сталин о том морякам говорил,
А Родина благословила.
Сошли с кораблей, лишь день на восход,
И сшиблись с врагом на марше.
Уперся немец — ни взад, ни вперед,
Ни взад, ни вперед и наши.
Окутался дымом степной перевал.
Столкнулись — и вспять ни шагу.
Германец ли наших к холму прижал
Иль наши его к оврагу?
Матросские «клещи»,
Немецкий ли «клин»
Всю линию перекосили?
Стояли:
У них за спиной — Берлин,
У нас за спиной — Россия.
Но день за днем с высоты свинцом
Врага моряки сбивали,
Не раз оцепляли его кольцом
И сами в кольцо попадали.
А той порой, в поту и в пыли,
Из чащ и трущоб еловых
С полковником Гуртьевым к Волге шли
Сибирские звероловы.
Родимцев гвардейские вел полки
От Ахтубы к переправе,
Гороховцы шли — на весу штыки —
К победной гвардейской славе.
И город все ощутимей крепчал,
Упорство его нарастало.
Тогда уже он в бессмертье вступал,
Тогда уже немец страшиться стал
Его площадей и кварталов.
Отряд краснофлотцев в триста штыков,
Не дрогнув в боях ни разу,
Пронес, как знамя, честь моряков,
И поздней осенью с берегов
Его отозвали на базу.
Орлов запыленных встречал адмирал.
Видать, его сердце сжалось:
Он молча шагнул к ним,
Он все уже знал,
Но все-таки вздрогнул, когда увидал,
Что девять их только осталось.
4
В скверике у заводской стены
Столик дощатый,
Толпа народа.
Так же, как в лето далекого года,
Сливаются с гулом идущей войны
Гул голосов,
Дыханье завода.
В полночь, на ощупь, по узким тро́пам,
Словно подпольщики, из-за угла
Люди подходят к краю стола.
— Вправо, товарищи!
Здесь окопы.
Справа белеет бумаги лист.
Справа деревья, и легче дышится.
Стихнет на миг, и слышно, как лист
Над головами колышется.
— Товарищи, где получить патроны?
— Участник царицынской обороны?
— Да! Гончаров.
— Отпускает завод?
Грохот боев нарастает.
Идет
Запись в рабочие батальоны.
* * *
Еще чадил разбитый
