полном распоряжении. Без надзирателя, в присутствии которого даже дышать нормально не получается. С банковской карточкой и ключами, благодаря которым я не чувствую себя заключенной.
Вопреки всем плюсам настроение с отметки «отлично» стремительно падает к «дерьмово». Вместо аппетита снова накатывает тошнота. Жареная картошка летит в мусорное ведро. С трудом сдерживаю себя, чтобы не отправить туда еще и сковороду.
Для той, что должна была радоваться безопасности и сервису по принципу «все включено», — нездоровые мысли и поведение. Витя, узнай он об этом, покрутил бы пальцем у виска. Ира отправила бы к психиатру.
Но стоит хоть на секунду представить Шаталова с брюнеткой, блондином или еще с кем-нибудь... полуобнаженного или совсем без одежды, — губы начинает саднить до боли, а крыша еще быстрее едет вниз.
«Лиза, не смей раскисать!», «Он не твой! Он вообще не твоего поля ягода!», «Радуйся, что одна!» — повторяю как мантры, чтобы хоть как-то привести в порядок нервы. Но от всех этих «не твой» и «не смей» становится лишь больнее.
Ни в детстве, когда мама привела в наш дом отчима, ни в прошлом году, когда Витя променял меня на очередную первокурсницу, я не чувствовала ревности.
С мамой всегда было непросто. Она присутствовала в моей жизни скорее как свидетель, чем как родной человек. Я никогда не ощущала нашей близости. И не гонялась за тем, чего не знала.
С Витей все стало ясно еще до первого секса. Он мечтал поставить новую звезду на фюзеляже своего эго. А я хотела понять, ради чего ж такого отчим постоянно изменял матери, а она, несмотря на его подлость, терпела и продолжала ждать в постели.
Ни с мамой, ни с Витей не было никакого разочарования или злости. В обоих случаях учеба легко заполнила образовавшуюся пустоту. А сейчас из-за совершенно постороннего человека, временного охранника, во мне проснулась целая бездна ярости.
В отчаянии хочется списать эти эмоции на месячные, гормональный всплеск, и все такое. Однако стоит лечь спать, я снова вижу Шаталова. Здесь же, в гостевой комнате, но с другими. Когда перехожу на диван в гостиную, картинки становятся лишь ярче и порочнее. А когда пересаживаюсь в кресло — к злости добавляется что-то новое, от чего жутко болит переносица и, как во время аллергии, слезятся глаза.
Тревожный диагноз. Неведомая хворь, косящая психику и тело.
Мое «исцели себя сам» не действует на нее, как ни пытаюсь отвлечься конспектами и учебниками. Скудный жизненный опыт молчит. И даже сон не может помочь.
В нем, как назло, опять Шаталов. Почему-то уставший и злой. В тех же костюме и рубашке, в которых выходил из дома. Будто хочет что-то понять, он садится рядом. Заправляет мне за ухо выбившуюся прядь. Подушечкой пальца невесомо касается щек, губ и подбородка. А после... подхватывает меня на руки и несет.
Осторожно, словно я хрустальная и могу разбиться.
Прижимая к груди так тесно, что слышу, как быстро бьется его сердце, и дурею от запаха.
Странный сон. Такой же непонятный, как мои вчерашние эмоции. Сладкий и горький одновременно.
Несмотря на главное действующее лицо, просыпаться не хочется от слова «совсем». Марк во сне уходит, но я все равно пытаюсь дотянуться до него. Шепчу непослушными губами что-то вслед. Ворочаюсь с боку на бок, пытаясь вернуться в необычное сновидение.
Но, когда где-то вдалеке слышится шум воды, сонливость слетает с меня, как пушистые семена с одуванчика.
Будто в первый раз вижу, осматриваю в полутьме потолок и стены гостевой комнаты. Трогаю кровать, которую еще вечером променяла на диван, а после — на кресло. Тру щеки и глаза, надеясь поскорее разобраться с вязким туманом в голове.
Понимание, что сон не был сном, приходит постепенно. Оно подбирается ко мне невидимым воришкой. Дергает внутри какую-то нитку, заставляя вздрогнуть и обхватить себя руками. Выталкивает из кровати прочь. На звук, как слепого крота.
Глава 11. Точка кипения
Мы как магниты. Притягиваемся, независимо от воли и желания.
Плитка пола холодит босые ступни, но я иду по дому, не останавливаясь ни на секунду. Словно в спину кто-то толкает. Вначале направо по коридору. Мимо гостиной и хозяйской спальни. Затем вниз по лестнице, в сторону тренажерного зала.
Иду, по-прежнему обнимая себя руками. Без единой мысли и без плана. Дрожу в тонкой пижаме, будто сейчас не сентябрь, а январь.
Замедлиться не получается, даже когда шум воды становится громче и свет все сильнее бьет по глазам. Как перед нырком, я делаю глубокий вдох на пороге просторной комнаты с тренажерами и несчастной грушей. Щурясь, облизываю пересохшие губы.
Совсем безвольная. С клубком эмоций вместо извилин. И с какой-то совершенно непонятной, запредельной даже для меня смелостью.
Страха словно не существует. Злости, которой пропиталась насквозь за долгий вечер, — тоже. Я помню их вкус. Помню, как представляла Шаталова с незнакомыми женщинами, как ругала себя. А теперь...
Осталась только дикая смесь любопытства, непонимания и чего-то незнакомого, запретного. Такого сильного, что с трудом заставляю себя притормозить у запотевшего стекла душевой кабины. А когда подхожу вплотную, сердце ударяется о ребра так громко, что подкашиваются ноги.
Ни в первую близость с Витей, ни во вторую я не чувствовала никакого волнения. С ним я позволяла себе все. Смотрела. Гладила. Пробовала на вкус. По выходным, когда соседи разъезжались кто куда, мы часами торчали в кровати, изучая разные позы, и честно рассказывали, что понравилось, а что нет.
Казалось, у нас все идеально и правильно. Именно так, как должно быть! Но никогда, даже в наш последний раз, я не робела и не тряслась при виде обнаженного мужского тела, как в эту минуту.
С Шаталовым все иначе.
Меня прибивает к полу от первого же взгляда на него. И уже в следующий момент хочется рвануть в свою комнату, а лучше — вообще из дома.
Наверное, если бы сердце не колотилось так быстро, я бы и убежала. Ни один бандит не сумел бы остановить. Однако теперь не могу.
Как под гипнозом, пялюсь на рельефную мужскую спину, широкие плечи, на крепкие ягодицы с идеальными ямочками, на длинные ноги... От напряжения забываю, как дышать.
К счастью, Марк меня не видит. Упершись руками в стену, он смотрит куда-то вниз. Неподвижный как статуя. Красивый с этими своими буграми мышц и витых сухожилий, как греческий бог.
Подставив мощную шею под прозрачные струи, он не шевелится. Словно смывает с себя что-то. Долго, настойчиво. Пока
