Это точно не болезнь.
— И к чему была вся секретность? — Шаталов убирает руки так резко, что я чуть не падаю.
— Для меня это слишком личное.
Спрыгиваю с его колен и суетливо сую градусник в картонную упаковку. Подальше от глаз.
— О да! Более личного не бывает!
— Куда мне со своими секретами до ваших оргий?!
— Оргии в сравнении с тобой — скука смертная. — Глаза Марка все еще серьезные. По нему видно, что злится. Из ушей так и валит пар. Лишь приподнявшиеся уголки губ выдают совсем другие эмоции. — Таких развлечений у меня еще не было.
Отвернувшись в сторону, он заливается хохотом. Все такой же огромный, сильный и твердый, как боксерская груша, по которой сейчас безумно хочется ударить.
— Рада, что вам весело, — цежу сквозь зубы. — А таблетки есть? Обезболивающие.
— Тебе обычные? — Отсмеявшись, Шаталов утирает лицо полотенцем.
После наших игр во врачей от гордости уже ничего не осталось, поэтому говорю прямо:
— Мне посильнее. И желательно что-то быстродействующее.
Идеальный повод поиздеваться надо мной еще больше, но Шаталов даже не улыбается.
— Сейчас будет, — произносит он. И, порывшись в той же коробке, где лежит градусник, достает голубую упаковку. — Скоро станет легче.
Марк кладет в мою раскрытую ладонь две капсулы. И протягивает стакан с водой.
Для человека, который планировал сегодня весь день умирать и проклинать свою забывчивость, это выглядит как подарок небес. На радостях, пока пью воду, даже забываю, насколько мне плохо. И лишь когда стакан оказывается пуст, от резкой боли возвращаюсь в реальность.
— А долго нужно ждать, пока они подействуют? — Обхватив живот, сгибаюсь пополам.
— Минут пять – семь. Я дал тебе повышенную дозу. Больше нельзя.
— Черт... что ж так долго?
В отличие от действия моих обычных лекарств пять или семь минут — это очень быстро. Впору просить название и бежать за рецептом чудо-средства. Но сейчас мне настолько плохо, что хочется ускорить.
— Я могу еще как-то помочь?
Шаталов уже давно мог уйти. Мавр сделал свое дело. Только он до сих пор рядом.
— Отвлеки меня как-нибудь, — вырывается со стоном.
— Не уверен, что мои варианты подойдут.
— Кажется, я сейчас и на шапито соглашусь.
Буквально минуту назад боль была вполне терпимой. На коленях Шаталова я ее вообще не ощущала. А теперь совсем крышка.
— Из меня хреновый клоун. — Марк проводит ладонью по моему плечу. Будто считывает что-то.
— Тогда без шапито...
На глаза наворачиваются слезы, и я, как собачка, утыкаюсь носом в мужскую ладонь. Не понимая зачем. Без единой мысли.
— Наверняка я об этом еще пожалею. — Он сокращает между нами расстояние.
И, когда волна новой боли пробивает насквозь, упругие губы накрывают мой рот.
В медицине нет такой терапии. В толстых анатомических справочниках ни слова о связи губ и женских проблем. От всего этого так и веет язычеством и древними ритуалами, но боль мгновенно гаснет.
Вместо острых вспышек я чувствую, как чужой кислород заполняет легкие. Как умелый язык скользит по нёбу, вызывая дрожь. И от близости твердого горячего тела мое собственное загорается всеми нервными окончаниями, как гирлянда на новогодней елке.
Глава 10. На грани
Влюбленность и глупость часто ходят рядом.
Боль не возвращается до самого вечера. Шаталов с его альтернативной медициной здесь, конечно же, ни при чем. Но от его волшебных таблеток я не отказываюсь.
К счастью, самого себя в комплекте с лекарством местный эскулап не предлагает. После нашего поцелуя я для него вообще словно исчезаю. Всю субботу Шаталов работает в кабинете, не замечая моих прогулок туда-сюда по коридору. В воскресенье — больше двух часов пропадает в тренажерном зале, а потом снова заседает в кабинете.
Никогда не встречала более трудолюбивых людей. Папа не был трудоголиком, да и умер он на рыбалке, от отравления какой-то настойкой. Отчим предпочитал вкалывать только в спальне. Обычно с мамой, иногда случалось, что с любовницей. Сама мама после восьмичасового рабочего дня работала лишь на диване. Смотрела сериалы. Ругалась на рекламу. И вздыхала во время новостных передач.
С Шаталовым все не так. Как ни искала, я так и не нашла пульт от телевизора. В кладовке не оказалось и намека на рыболовные снасти. А из женщин здесь обитаю одна я.
Все это немного непривычно. К вечеру воскресенья хозяина-трудоголика становится жалко. На радостях, что таблетки в очередной раз помогли справиться с болью, я даже заглядываю в его кабинет. Открываю рот, чтобы сообщить о новой партии жареной картошки. И теряюсь.
— Я сейчас уезжаю, — сообщает Марк, застегивая пуговицы на рубашке.
— Деловой ужин в воскресенье? — Сама не знаю, зачем спрашиваю.
— Закажи себе в доставке какую-нибудь еду. Лучше полезную. Жареной картошкой легко можно заработать гастрит.
Он проходит мимо. Совсем близко и все же не касаясь, будто я прокаженная или могу испачкать.
— На вас заказывать? — срывается с губ еще один дурацкий вопрос, и я чуть не хватаю Шаталова за руку.
Глупо. Но внутри словно какой-то ежик топорщит иголки, и от острых уколов соображать совсем трудно.
— Нет. Меня не жди. Буду поздно.
После такого ответа точно нужно заткнуться, а еще лучше — быстренько рвануть в гостиную и спустить побольше денег на фуа-гра или еще какие-нибудь деликатесы.
Жаль, в вопросах, касающихся Шаталова, мой язык категорически не желает дружить с мозгом.
— Вы едете к ним?.. — бросаю в спину.
— Не понял. — Чудовище оборачивается ко мне всего на секунду.
На красивом лице ни одной эмоции. Взгляд — как у хирурга перед сложной операцией.
— Вы едете заниматься сексом со своими знакомыми? — произношу медленно, как слова из иностранного языка, который пока только учу.
— Девочка, не твое дело, — убивает Шаталов этим проклятым «девочка».
— Да... — спохватываюсь. — Куда мне?..
— Вот именно!
Кажется, я все еще смотрю ему в глаза, пытаюсь что-то рассмотреть. Но в реальности до меня доносится звук шагов и звон металла, похожий на звяканье ключей.
— Банковская карточка на журнальном столике в гостиной. Ключи на всякий случай оставил там же. Только не додумайся никуда уйти, — это последнее, что слышу от Шаталова.
После чего хлопок двери оставляет меня в полной тишине.
Наверное, отъезд Марка не так уж плох. Целый дом в
