Книга Три пути - Сергей Ульянов

В её рассказах он представал героем, который не ведал страха, поступал мудро и справедливо. Но на хуторе об ульфхеднаре Скъягги говорили совсем другое. Редко и тихо, по углам, чтоб не слышала Илза. Будто мать его сношалась с волком, и родился Скъягги с зубами и в серой шерсти. Будто пил без просыху, терзал свою плоть и на людей бросался, как злая собака. А ещё говорили, будто шторм, который его погубил, Фрейдис наслала…

Мальчик искоса посмотрел на мать, занимавшуюся полотном. Мрачна и сдержанна, на лице печаль и усталость. Атли знал — в таком настроении разговорить её не получится. Ну и ладно, ни к чему ворошить прошлое.

Он тихонько поднялся и вышел наружу — захотелось подышать ночным воздухом. Дал о себе знать мочевой пузырь, и мальчик побрёл к отхожему месту. Торопливо развязал штаны и облегчённо выдохнул, наблюдая, как поднимается вверх тёплый пар.

Едва он успел подтянуть штаны и завязать шнурок, послышались голоса. Атли заторопился в дом. Наверно, люди Горма совершают обход — зачем лишний раз мозолить им глаза? Однако, прислушавшись, замер. Голос матери и чей-то ещё, грубый, мужской, повелительный. Вот они подошли к сараю для сена, вот хлопнула дверь.

Мальчик давно уяснил, что лезть в дела взрослых себе дороже. Но его насторожил тон разговора. Было ясно, что матери спутник неприятен и идёт она не по своей воле. Поэтому Атли быстро и тихо пробрался к стене сарая. Дырка на месте сучка́ пришлась очень кстати. Он тут же прильнул к ней любопытным глазом.

— Я не понимаю тебя, брат. Я устала за день и хочу спать.

— Да всё ты прекрасно понимаешь!

Дядя Эймунд! И как Атли не узнал сразу? Наверное, потому что дядя был пьян, здорово пьян. Едкий пивной перегар чувствовался даже на таком расстоянии.

— Надоело за тобой бегать! То ты больна, то у тебя дела, то возишься со своим Подкидышем!

— Не смей называть его так!

— Как хочу, так и буду называть! А ты не смей затыкать мне рот, женщина! — Эймунд был не на шутку разозлён, и слова его падали тяжёлыми жерновами. — Ты здесь ничто, пустое место! Вы с ублюдком живы только благодаря мне и Гудмунду!

Атли затаил дыхание. Неужели боги обратили внимание на его робкие помыслы?

— Я благодарна херсиру за это. Он справедливый и мужественный человек.

— Вот видишь, ты не так уж глупа, — усмехнулся оделман. — Гудмунд Магнуссон — мой кровный брат и лучший из всех в этом сраном Митнагарде. Он любит тебя, и ты должна стать его женой!

— Гудмунд Магнуссон — видный жених, несомненно, — мальчик подивился злости в голосе Фрейдис. — Но он опоздал: я верна своему мужу Скъягги.

Дядя Эймунд громко расхохотался. Наверное, так хохочут горные тролли, по вине которых с вершин сходят лавины.

— И поэтому заделала ему ублюдка? — воскликнул он, утирая слёзы. — Ой, не могу — да это ж просто обосраться можно!

— Атли — сын Скъягги.

— Атли — сын шлюхи! — проорал дядя и со всей силы вмазал кулаком по деревянной стене. — Которая изменила мужу с альмарским недоноском и опозорила род перед всей Долиной! Если бы не Гудмунд, мы бы до сих пор ратились с Гаркелем из-за твоего вонючего трупа!

— У тебя хорошая память, брат, — Фрейдис сложила руки на груди. — Надеюсь, тебе не составит труда вспомнить, из-за кого я стала женой Скъягги?

Эймунд опустил голову.

— Скъягги… проклятый выродок! — пробормотал он. — Как бы я хотел плюнуть ему в глаза перед тем, как он отправился к Селт!

— Ты достаточно оплевал его при жизни, — холодно заметила мать.

— Та девушка, рабыня, должна была стать моей! — словно не слыша, заявил оделман. — Боги ослепили хёвдинга, и он отдал её негодяю Скъягги!

— Ты пошёл против слова хёвдинга, украл женщину кровного брата, оскорбил его… И после этого он — негодяй? — подняла бровь Фрейдис.

— Да! — в бешенстве взревел Эймунд. — Этот выродок отрубил мне руку! Правую руку! Я был воином, славным рутсингом, моя кровь жаждала битвы! И кто я теперь? Жалкий обрубок, калека, перед которым закрыты врата Гъялдсхейма! Гнию среди баб, тупиц и недоносков, пока другие сражаются…

Дядя уронил голову на грудь и, казалось, сейчас зарыдает.

— Какой же ты дурак, Эймунд, сын Гаральда, — медленно проговорила Фрейдис. — Иногда я жалею, что Скъягги отсёк тебе руку, а не голову…

— Лучше бы голову, — побледнев, прошептал дядя. — Но ты лукавишь, женщина: я вижу это в твоих глазах. Ты ненавидела его не меньше. Он презирал тебя: ты была вирой за ту рабыню, вещью, заложницей…

— Замолчи!.. Он был моим мужем, — процедила Фрейдис.

— Он был подонком, чудовищем, — так же тихо продолжил Эймунд. — Ты молила богов, чтобы он не вернулся с похода. И они услышали. Теперь ты свободна, а мне он оставил подарочек… Свою сестрицу, змеюку Илзу!..

— В этом тоже подсобил твой премудрый херсир.

— Не трожь Гудмунда, женщина! — взревел оделман. — Он сделал это ради нас! И заплатил ту же цену, что и ты!

— Ради тебя, — холодно заметила Фрейдис. — Но раз мы с ним в расчёте, то я не хочу продолжать этот разговор.

— Да мне плевать, хочешь ты или нет! В этой усадьбе повелеваю я! И ты станешь женой Гудмунда, иначе буду отрезать твоему Подкидышу палец за пальцем!

— Если с головы Атли упадёт хоть волос, — прошипела Фрейдис, — лучше сразу убей меня, брат. Потому что я доберусь до тебя!

— Да клал я на твои угрозы. Мне надоела болтовня. Я хочу пива и крови!

Дядя решительно направился к двери, но мать преградила ему дорогу.

— Я поговорю с Гудмундом.

— Вот, так бы сразу! — расхохотался оделман. — Ты совсем двинулась на своём Подкидыше, сестра. Он что, того альмарского дристуна напоминает?

Фрейдис ударила сильно, с оттягом. Так, что даже грузный Эймунд пошатнулся. На дядиной роже вспышкой проявилось изумление, которое тут же сменилось бешенством.

— Дрянь! — взревел он и отшвырнул сестру.

Та ударилась в стену и осела на пол, опустив голову.

— Мама! — закричал Атли и ворвался в сарай.

Оделман мгновенно развернулся к нему. Грудь его вздымалась как кузнечные меха, глаза налились кровью, огромный кулачище покачивался взад-вперёд.

— Ты! — проскрежетал дядя. — Ты, маленький сукин сын!

Сознание Атли будто раздвоилось. Одна его часть заворожённо наблюдала за тем, как медленно, словно продираясь сквозь толщу воды, бредёт к нему разгневанный Эймунд. Другая же лихорадочно придумывала, что делать.

Словно лёгкий ветерок, прошелестели слова матери:

— Беги, сынок…

И всё вернулось на свои места. Мальчик опрометью бросился к двери — ручища оделмана