хороним сестру, которую знал, и я горд тем, что знал ее, — его голос дрогнул на слове «горд».
«Аминь», и «Иисус», и «Аллилуйя» — пронеслось волной по залу.
Кларенс собрал себя в кулак. На самом деле он гордился Дэни, но сопротивлялся тому эмоциональному давлению, которое использовали в таких церквях. Ему это не нравилось и казалось чем-то постыдным, чем пользуются для манипулирования аудиторией.
«Я никому не позволю собой манипулировать».
А пастор продолжал:
— Несмотря на то, что все мы сейчас собрались здесь, наши сердца и мысли далеко отсюда, с маленькой Фелицией в госпитале. Давайте помолимся о ней прямо сейчас, — он обратился к Богу так, как будто Тот присутствовал здесь, — о, Господи, мы любим эту маленькую девочку и молимся о ее исцелении. Верни нам ее, Господи, она еще совсем маленькая, — его голос дрогнул. — Но если у Тебя есть причина, по которой Ты хотел
44
бы забрать ее, чтоб она была вместе со своей мамой у Тебя, мы это примем.
«Нет, никогда!»
— Ты знаешь, как нам хочется, чтобы Ты исцелил ее. Ты
— самый лучший доктор, Господи. Вся сила и все хорошее — у Тебя. Мы отдаем Фелицию на Твое попечение и молимся во имя Иисуса. Аминь.
«Если у Тебя вся сила и все хорошее, то докажи это. Я не позволю Тебе сорваться с крючка».
— Большинство из вас знает, что Дэни была художником,
— пастор достал из-за деревянной кафедры картину. Кларенс увидел на ней голубые волны океана.
— Дэни нарисовала это для меня, картина висела, и будет висеть в моем офисе. Я не думаю, что Дэни когда-либо была на берегу океана, но она умела мечтать, и ее талант художника был подарком от Бога, — пастор указал пальцем на картину,
— взгляните на эту воду: голубую с небольшим оттенком зеленого — как раз в меру. Яркие и темные тона смешаны очень правильно. Я не знаю ни Пикассо, ни Виже Лебрен, я не художественный критик, но как-то Дэни позвала меня и Марту, и мы видели, как она заканчивала это прекрасное произведение. Мы видели, как она подписала картину здесь, внизу: Дэни Роулс, а потом сказала: «Я написала это для вас». Да, в былые времена люди обычно давали нам, своим проповедникам, что-то из еды. Но я скажу вам, что эта картина — и жареный цыпленок, и зеленый салат и сковорода с кукурузным хлебом. И вы видите перед собой человека, который любит и своего жареного цыпленка, и кукурузный хлеб!
Все засмеялись, смех перемежался фырканьем и свистками. Часть Кларенса возмутилась неподобающим поведением на похоронах, но другая, прежняя его часть помнила, что и в его семье, и на других похоронах черных всегда была тонкая грань между слезами и смехом.
Кларенс смотрел на картину. Он знал, что у Дэни талант. Она даже как-то продала несколько рекламных полотен. У него дома висели три картины, написанные для него и Женивы. На одной из них, его любимой, два старика играют в шахматы, а прототипом другой, самой лучшей — «Монарх из Канзассити»
— послужила черно-белая фотография их отца. На переднем плане стоял сверкающий глазами и крепкий телом молодой игрок за Негро Лигу — Обадиа Абернати. Обадиа любил эту
45
фотографию. Кларенс думал, что он видел все картины Дэни, но от этой, с океаном, просто дух захватывало.
— Ладно, — сказал в этот момент пастор, — я смотрел на эту картину и думал о Дэни, о том, что ее уход от нас похож на песню или на создание автопортрета. Все, что она сказала или сделала перед смертью, как подпись на картине — последнее касание, финальный мазок, — он достал белый носовой платок, медленно вытер свое черное лицо. Контраст был разительным, — посмертная подпись, не так ли? Мы не можем оценить происходящее до тех пор, пока жизнь не окончена. Пока живы, мы рисуем картины нашей жизни и до конца не знаем, что будет нарисовано в следующий момент. Я могу сказать вам, что картина жизни Дэни — это картина мастера. Все получилось хорошо. Она любила свою семью, любила церковь, но больше всего она любила Бога.
Всхлипывания заполнили храм.
Внезапно у Кларенса возникло побуждение подняться и уйти. Он не мог оставаться там ни минутой дольше. Он прошептал отцу на ухо: «Мне надо выйти и сделать укол инсулина». То же самое он прошептал на ухо и Жениве и мог поклясться, что она ему не поверила.
Он вышел в проход и направился к выходу, чувствуя себя неуютно под взглядами окружающих. Но это было не так болезненно, как оставаться. Он не хотел больше ничего слышать. В задних рядах полного зала, немного в стороне от остальных он увидел Джейка и Дженет выделяющихся белизной своей кожей. Джейк обернулся к нему, взглядом спрашивая, все ли в порядке.
Кларенс утвердительно кивнул головой. Он зашел в туалет, достал из кармана портативный монитор для анализа крови и пузырек с пластмассовыми полосками. Зажав в одной руке бежевый прибор в форме ручки с иголкой внутри, прижал его к левому мизинцу. Легкий выстрел, укол иглой, и темная кровь появилась на пальце. Кларенс помассировал мизинец, чтобы кровь капнула на лакмусовую полоску, затем нажал кнопку на мониторе и ждал, пока насчитает шестьдесят. Тем временем он вытер палец ватным тампоном и спрятал пузырек в карман.
Досчитав до пятидесяти семи, монитор начал издавать пикающие звуки. Кларенс аккуратно вытер полоску на третьем звуке и вставил ее в другую щель, чтобы получить окончательный результат. Это было число 178. Могло быть и хуже, но все-таки
46
больше, чем он ожидал, слишком много. Из другого кармана он достал маленький бесцветный пузырек с инсулином, одноразовый шприц, расстегнул рубашку, снял оранжевый колпачок с иглы, набрал четыре кубика инсулина и сделал себе укол в живот.
Ему надо было принимать инсулин, чтобы бороться с избытком сахара, иногда же его беспокоил избыток инсулина. Но сейчас он использовал это как повод, чтобы уйти оттуда, где он не хотел находиться, хотя знал, что все равно должен вернуться туда. Почему он должен говорить что-нибудь на похоронах? С неохотой он вернулся и проследовал к
