истошно кричать и почему-то забегал по двору. На шум выбежали раскрасневшиеся от чая Гарифулла и его гость. Бай заметался, захлопал себя по толстым бедрам, закричал на работников и аулчан, заполнивших двор:
— Чего стоите? Всем искать, всем!
А купец молча, степенно обошел закоулки двора и сказал удивленно:
— Увел! Такого зверя увел!.. И неужели тот шпингалет?! Моего Изумруда с трудом двое запрягали! Хошь, вон у Иннокентия спросите…
— Далеко не убежит. В погоню надо! — показывал свое рвение Гарифулла.
— В погоню? За Изумрудом? Да ты что?! — осерчал купец. — Он уж, поди, верст тридцать отмахал. Да какая лошадь сможет догнать Изумруда?
…Азамат же уходил вдоль тракта все дальше и дальше в сторону Челябы. Первые два дня он не давал отдыха ни себе, ни коню. Ему казалось, что погоня непременно настигнет его… Увидев впереди человека, Азамат сразу же углублялся в лес; страх нашептывал ему: «Догонят, непременно догонят… — и вкрадчиво спрашивал: — Зачем ты это сделал? Ведь ты погубил себя…» И сам же себе возражал: «Зато я самый счастливый! Я счастливый — у меня есть лошадь!»
Изумруд был первой лошадью, которую увел Азамат. С тех пор сколько и каких только лошадей не перебывало в его руках! И вороных, и каурых, и серых, и гнедых, и в яблоках, и пегих… А какие породы!
Каждую лошадь Азамат обласкивал нежно и к каждой, даже самой злой, умел подойти, усмирял легко, играючи. Уводил не всякую; малейший изъян определялся им безошибочно, и тогда он уходил, с достоинством, как привередливый покупатель. Уводил же Азамат так неожиданно и так ловко, что хозяева потом только руками разводили. И уж совсем поражались, когда со временем узнавали, что конь их продан за бесценок и, как правило, людям, понимающим толк в лошадях.
Владельцы породистых лошадей стали поговаривать, что неуловимый конокрад не иначе как знает заговор.
Иногда покупатели исподволь спрашивали Азамата, что он за чудак: рискует головой, а торговаться не умеет? Азамат улыбался своей блаженной улыбкой и отвечал смущенно, точно исповедовался:
— Люблю я их… Больно уж они красивы да понятливы… А выпрашивать рубли за радость, которую они приносят, не могу. Грешно.
Удачи так окрылили Азамата, что он, казалось, совершенно забыл об опасности своего ремесла. Счастье, которое грезилось ему, когда он батрачил у Гарифуллы, сейчас всегда было рядом с ним — стоило только захотеть.
«К чему бы это? — подумал Азамат и тряхнул головой, точно желал отогнать прошлое. — Выслеживал два дня и, кроме кобылицы, ничего не видел. А тут вдруг наваждение: всех вспомнил!» Он всмотрелся в застывший табун и пролепетал спасительную молитву: «Ля иляха иллалла!..»
Белая кобылица проводила взглядом разгневанного вожака, незлобиво, но довольно чувствительно укусила изрядно надоевшего стригунка. Тот взвизгнул и, взбрыкнув, отступил, а белая гордо прошагала к лесу. Табун сначала с завистью смотрел на ее вольность, потом, как по команде, лошади опустили головы — права, мол, и здесь не у всех одинаковые — и начали хрустко щипать сочную траву.
Белая подошла к месту, где недавно бесновался Кара-буре. Вглядевшись в кусты, она различила сквозь обвисшие ветки растерянно улыбающегося человека. Лошадь удивилась. Она хотела фыркнуть и ускакать, однако любопытство взяло верх. К тому же ничего угрожающего в этом человеке не было, а в прищуре его глаз светилась необъяснимая притягательная сила. Кобылица первый раз видела такого странного человека.
— Тпру-тпру-у-у-тпруууу… — ворковал не менее удивленный Азамат и, поднявшись, полез за пазуху, где он многие часы сберегал от дождя хлеб. Согретый теплом, хлеб источал на влажном холодном воздухе запах полей, налитых соком ржаных колосьев, солнца, цветов…
«Неужели вспугну?» — приближаясь маленькими шажками, волновался Азамат. Хлеб дрожал в протянутой руке.
«Что это я размочалился? Впервые, что ли?» — спрашивал себя Азамат и никак не мог взять в толк, отчего он так волнуется. Только когда кобылица, осторожно ощупав губами хлеб, шумно вздохнув, подобрала живот и в горле у нее что-то булькнуло, Азамат точно опьянел, голова пошла кругом. Он понял, что всю жизнь искал эту лошадь, видел ее во сне, видел парящей в небе, когда батрачил у Гарифуллы… Даже сейчас, после дождя, копыта ее серебрились, а длинный пушистый хвост струился, как шлейф, сотканный из тонкого серебра.
Больше всего Азамата поразили глаза лошади. Они были голубые и не блестели, а лучились любопытством и озорством.
Лошадь и человек разом вздохнули. Этот вздох сразу снял обоюдную настороженность. Азамат положил руку на загривок белой, та вся напряглась, будто хотела взмыть в небо, под бархатной кожей пробежала рябь.
— Ну чего испугалась?.. Тпру-тпру, тпруиньки… — ворковал Азамат и ласково-ласково гладил лошадь по шее.
Белая стояла покорно. Только чуть вздрагивала.
Первым почуял ее исчезновение Кара-буре. Он дал взбучку стригунку, от которого все еще пахло кобылицей, укусил караковую лошадь и с грозным ржанием стал скакать вдоль опушки леса. Из шалаша выскочили ошалелые пастухи. Задыхаясь от злости, старший табунщик протянул камчой по голой спине рябого.
— Найти! Обыскать лес! Иноверцы! Всех в Сибирь сошлют!
Пастухи вскочили на лошадей и помчались в разные стороны.
Кара-буре увязался за старшим табунщиком, но, получив по морде, вернулся в табун.
…Наступила холодная, злая осень. Ветер выщипывал у деревьев остатки листьев, заливаясь разбойничьим свистом, носился по горам, по темным теперь лугам. С каждым днем добывать корм для Голубой становилось все трудней. Азамат продал все, что у него было, и купил добротную попону. Бывали дни, когда он сам не ел, а, добыв хлеб, скармливал лошади. Переезжая из деревни в деревню, ночуя у случайных людей, Азамат ночи напролет думал о судьбе Голубой. Он отчетливо сознавал, что продать ее он не в силах, но и оставить лошадь у себя — значит загубить. И тогда Азамат решился на отчаянный шаг — возвратить кобылицу прежнему хозяину, где за ней будет уход. Он понимал, какому риску подвергает себя.
Азамат, видно, был одним из тех людей, чьим «чудачествам» дивятся во все времена и без которых миру стало бы горше.
На рассвете Азамат привел Голубую ко двору ее бывшего хозяина. Деревня просыпалась уныло: из-за полуразвалившихся плетней вяло лаяли дворняжки, гогоча, созывали стадо гусаки — в эту пору трудно отличить взрослых птиц от молодых. Пахло дымом и далеким снегом.
Азамат ехал без тени страха. Почему не боялся — и сам не мог объяснить. Его мысли были заняты расставанием с Голубой. Азамат знал, что теперь его жизнь померкнет…
Привязав кобылицу недалеко от дома коннозаводчика, Азамат не спеша пошел в сторону леса. Он шел
