заботятся о них. Я рад — вы то увидели воочию». Бывшие кайюаньские цяньцзуны Ван Инин, Цзай Цэибинь, Цзинь Юйхэ, Бай Цицэ, сзади них стоявшие сотники{38} подобострастно кланялись в ответ, скороговоркой благодарность изъявляя.
— Нам, — заговорил опять Нурхаци, — крайне приятно видеть стремление людей к Нам перейти на службу. И потому каждый из вас ещё получит кроме серебра шелк на одежду, прислужников-рабов, баранов, лошадей, верблюдов. Награду дать велели Мы и сотникам, и прочим остальным, которые, равно как вы, с покорностью пришли к Нам.
— Они только на вид спесивы и горды, эти служивые ннканьского царя, — вновь зазвучали в ушах слова премудрого не по годам Дахая. — А лишь завидят серебро — мягки становятся, как воск. И потому, о государь, для привлечения на сторону свою никаней ты на щедрости не скупись. Купить лучше врага, чем с ним в бою сражаться. Притом учти, ты дал награду одному сейчас, а выгоду потом еще получишь больше. Глядя на тех, кого ты одарил, и прочие почтут за благо прийти к тебе, нежели ждать, когда их рвение изволит царь заметить.
* * *
Улочки кривые петляли среди приземистых строений. «Да, тут не разгонишься, — бубнил себе под нос Нурхаци, покачиваясь в седле. — Это не в поле… Там вот простор, конь не переставляет ноги, едва отрывая их от земли, а летит, лишь касаясь ее».
Тут мысли на другое перешли. «Да, на Телии идем мы днями. Надо спешить. И так прошло уж много диен с тех пор, как взяли Кайюань. До холодов управиться бы с Ехе. Когда не станет никаней и в Телине, поможет быстро кто тогда Буянгу и Цзиньтайши?» Злорадная ухмылка появилась на губах Нурхаци, когда подумал так.
Спешившись у Южной башни, возвышавшейся над крепостной стеной Кайюаии, Нурхаци, соня и тяжело отдуваясь (шел уже шестой десяток), поднимался по ступеням. Стоя у открытого проема, не спеша, оглядывал знакомые окрестности. «Одно дело, — сказал себе, — смотришь, сидя в седле, совсем другое — с высоты такой. Извилины дороги на Телип и сопки, за зеленью которых где-то крепость там, видны отсюда лучше». Откуда лучше подойти, прикидывал Нурхаци, вдаль глядя, как вдруг перед глазами камнем с неба к земле метнулась птица и опять, как будто отскочив, взметнулась ввысь. И тут сон вспомнился, что привиделся намедни.
Гусь, белый журавль и стая птиц каких-то носились в небе вверх и вниз. Расставив сеть, поймал Нурхаци журавля. Тот прокричал: «Монгол Цзесай, что недруг твой, будет в твоих руках»{39}. И с тем проснулся. Сон рассказал жене. Та рассудила так: «Хотя Цзесай и человек, летает он подобно птице. Но ты и на него найдешь силки». Нурхаци хмыкнул: «Ловить сейчас мне вовсе недосуг Цзесая, халхаского бэйлэ. Телин гораздо взять важнее», А все-таки к чему тот сон? Назавтра рассказал его князьям. «То доброе предзнаменование, — ответствовали те. — Так Небо выражает нам свое благоволение»{40}.
— Ну если так, решил тогда Нурхаци, то нечего с Телином нам тянуть. А вот сейчас, когда готовится к походу его рать, он смотрит в сторону Телииа и думает: «А как там дело обернется? Ведь не всегда бывает так, как примета предвещает…»
Судьбу Телина «лестницы небесные» решили. По ним взобравшись на стены, маньчжуры сломали парапет и хлынули внутрь города.
* * *
Свинья почуяла: пришли за ней не гнать ее к корыту с отрубями, но убить. И предок давний тут проснулся в ней. Правда, клыков кабаньих не было сейчас. Но тело-то осталось. И ринулась свинья вперед, не ожидая, когда петля затянет рыло ей. Слетели с ног все слуги, которым поручил Цзиньтайши свинью поймать для предсказания судьбы.
Тяжелые предчувствия Цзиньтайши истомили. Не шел ночами сон, кусок в горло не лез. «Что будет с нами, с князьями Ехе?» — терзался он в догадках и пугался неизвестности. Казалось, нет надежнее опоры, чем Минская держава. А вышло то, что и она бессильна пред Нурхаци. «Что делать, делать что? Как устоять? А ведь причиною гордыня. Не жить медведям двум в одной берлоге. Так и у нас с Нурхаци получилось. Не покорились раньше, а теперь пошло… Уж пролито немало крови. Уйдя из жил, она теперь зовет другую кровь пролиться. Нет, — упрямо выпятил подбородок Цзиньтайши, — не поддадимся мы Нурхаци. К тому же ведь опять мы не одни. Войско никаньское снова стоит у нас. Хотя на них и трудно положиться. Чтоб знать верней, чего нам ждать— добра или худа, обряд исполним давний. И для того нужны шаман или шаманка. Но только чтобы подлинные были».
— Такой шаманки, как эта, не сыскать окрест, — пучил глаза от напряжения, убеждая, домоправитель Цзиньтайши Ахалчжи, — чрез дырку в доске проскочила и промежуток меж ножей прошла. Котел раскаленный на голове носила. Все испытания прошла, которыми проверяют, шаманка подлинная иль нет.
— Добро, добро, — уверовал Цзииьтайши.
Как перед боем воин, женщина одела шлем, одной рукою бубен подняла вроде щита перед собою, в другой, подобно паре стрел, зажала палочки из вяза. И в пляс пошла. Кружась и пританцовывая, она выкрикивала заклинания: «Чиигали ингалчн… Хогэ ягэ…» И не мольба, но требование было в том голосе низком, хрипловатом. Ей вторил бубен. То гулко ухал, то снова утихал. Тогда звук колокольчиков, которыми была обшита юбка, слышен становился. Она, приплясывая, то приближалась к высокому столбу, где духи обитали, то удалялась от него.
Как ни противилась свинья, а притащили ее к столбу и распластали вмиг. Шаманка деловито распорядилась потрохами, что-то высматривая в них. Осмотр закончив, умильно на Цзиньтайши глядя, сказала лишь одно: «Хозяину-то здравствовать да жить!» А долго пли нет, однако, умолчала.
Меж тем довольный Цзииьтайши рот жадно набивал плотью жертвенной свиньи, и домочадцы норовили от него но отставать. Мясо пришлось по вкусу людям. А птице вещей? Что она? Ведь для вороны мясо на шесте болталось.
Лицом, лоснящимся от Жира, повернулся Цзиньтайши к столбу и вмиг обмяг: нетронутым висело мясо. В ум не пришло ему, что воронье, объевшись мертвечины, валявшейся в полях, в лесах, тяжеловато стало на подъем. Беспомощно, весь разом сникнув, Цзиньтайши смотрел по сторонам. О, чудо! Откуда-то вдруг взялся ворон и, сев на столб, накинулся на мясо. То добрый знак был. И Цзиньтайши от радости в ладони начал бить: «Хоть Л зовемся мы Ехо, — так приговаривал, — но голыми руками пас не возьмешь. Не взять тебе, не взять, Нурхаци».
* * *
По-осеннему холодно мерцали редкие звезды. Они не
