в Ташкенте. Еще через сутки в Москве.
На Внуковском аэродроме, как всегда, было много народу. Люди стояли на широкой лестнице, толпились в просторном светлом вестибюле, сидели в удобных обитых кожей креслах, прохаживались по перрону, разглядывая подруливающие и отлетающие по маршруту самолеты.
Каракозов быстро пересек зал и свернул направо — багаж выдавали в небольшой пестро раскрашенной пристройке за автобусной остановкой. «Не нужно было сдавать чемодан, — подумал он с раздражением. — Теперь проторчишь тут с полчаса, а то и больше...»
Длинная очередь прилетевших с ним пассажиров выстроилась на асфальтированной дорожке.
— Берегись!.. Берегись!..
Автокар с прицепом проехал рядом, едва не задев замешкавшегося Каракозова. Он посторонился и толкнул локтем человека, что-то внимательно разглядывавшего в витрине, где были выставлены сувениры.
Человек повернулся, и Каракозов увидел его не то испуганные, не то обрадованные глаза.
Незнакомец сделал неопределенный жест — поднял руку к груди, потом к галстуку — торопливо нащупал узелок и, оттопырив тонкие нервные пальцы, затянул его потуже. Он отвернулся и снова с серьезным и озабоченным видом склонился над витриной. Но Каракозов чувствовал напряжение, исходившее от его полусогнутой спины, от его руки, упершейся в никелированную трубку ограды, от его взгляда, который ничего не видел, — да, да, Каракозов мог поклясться, что незнакомец ничего не видел за отражающим улицу стеклом.
Незнакомец был в узких зеленых брюках с широкими обшлагами, из-под которых выглядывали тонкие шелковые носки с затейливым узором; в куртке, застегнутой на многочисленные «молнии», в темно-синем берете и с дымящейся сигареткой в углу лениво поджатого тонкогубого рта. Через плечо у него был переброшен фотоаппарат, из кармана торчала рукоятка какого-то непонятного прибора.
Сначала Каракозов подумал, что это корреспондент, но вскоре понял, что ошибся — скорее всего иностранный турист.
Между тем человек оторвался от витрины, и Каракозов снова увидел его глаза — обыкновенные глаза обыкновенного скучающего богатого путешественника.
— Хэлло, — проговорил незнакомец по-английски,— мистер Каракозов?..
— Вы меня знаете?..
— Не удивляйтесь, — улыбнулся турист и вынул из кармана куртки сложенную вчетверо газету. — Вот вы, вот ваш портрет... Отличное фото!
— Ах да, — сказал Каракозов. — Ваши издатели были настолько любезны, что...
— Наши издатели всегда любезны, — осклабился незнакомец. — Разрешите представиться: Гарри Тодд, коллекционер знаменитостей.
Он хохотнул, показывая широкие белые зубы, и ловким движением жонглера извлек из бокового кармана целую пачку фотографий — Тэйлор, Монро, Черчиль, Понтекорво, Гагарин, Гленн...
Его нервные пальцы быстро перебирали открытки: лица, лица, лица — смеющиеся, строгие, задумчивые.
— Что вам от меня угодно? Фото? — спросил Каракозов. Ему не нравился этот нагловатый малый.
— Одну минутку!
— Я не люблю позировать...
Незнакомец снова засмеялся. Он попятился в сторону, присел, привстал, повертел фотоаппаратом во всех направлениях и, наконец, щелкнул затвором.
— Благодарю, благодарю, — произнес он нараспев и тут же скрылся в толпе. Каракозову показалось, что он увидел его куртку на «молниях» у входа в аэровокзал. Но встречный поток тут же захлестнул его, и через минуту Каракозов со смутным чувством досады вспоминал, как только что позировал перед этим развязным бездельником. Однако скоро стали выдавать вещи; Каракозов получил свой чемодан и, забыв обо всем случившемся, отправился к стоянке такси...
А незнакомец между тем сел в первую попавшуюся машину и попросил как можно быстрее ехать в Москву.
— Ключ Дэвидсона, — сказал незнакомец, появляясь в гостинице и уверенно подходя к администратору. Он очень торопился и даже не ответил на обычное приветствие. Лифт поднял его на пятый этаж.
Дэвидсон вошел в номер, плотно закрыл за собой дверь. Только теперь он почувствовал, что весь взмок от волнения.
В светлом желтом чемодане, под ложным днищем, хранился портативный радиопередатчик. Дэвидсон нетерпеливо выбрасывал из чемодана белье — прямо на пол: грязные сорочки, галстуки, носки... Затем он вынул из платяного шкафа черный баул и втиснул в него передатчик. Теперь как-будто все было в порядке.
Дэвидсон подошел к окну, оттолкнул тяжелую штору. Город раскинулся под балконом. Внизу извивалась светлая лента большой, ярко освещенной улицы. Бесшумно проносились автомашины; в свежем воздухе сладко пахло жасмином.
Цветы... Дэвидсон вздохнул. До сентиментов ли теперь?! Вот поправит свои дела, вернется в Штаты — там и подумает о цветах. В конечном-то счете все эти вздохи, цветы, поэзия — удел слабых личностей. Деловой человек должен быть суховат. Всегда подтянут. Внешний вид должен внушать уважение. И если человек настоящий бизнесмен, на него смотрят даже с некоторым трепетом. Так есть. Так должно быть.
Дэвидсон потоптался перед зеркалом, одернул куртку, поправил сбившиеся волосы: в общем не так уж и плохо. Он взял саквояж и закурил еще одну сигарету...
Табак был противен — и так накурился за день до тошноты.
Утром Каракозов с удивлением узнал: телеграмма из института ему не отправлялась. Стекольников?! О нем никто не слышал. Да такой фамилии и в списке сотрудников никогда не значилось...
— Чудит старик, — посмеивались за его спиной. — Просто наскучило на Большом такыре.
Вечером Каракозов позвонил Югову и сухо сообщил, что предложение о совместном снаряжении экспедиции принимает и с завтрашнего дня приступает к исполнению своих обязанностей.
— Конечно, это не капитуляция...
— Я вас понимаю, — сказал Югов.
Джон Сноу
— Вот вы и снова мой пленник, — проговорил, улыбаясь, Ратте.
Презрительно поджав губы, Хаузен отвернулся.
— Зря, зря, — продолжал все в том же миролюбивом тоне Ратте. — Поверьте, мы не хотим вам ничего дурного. Напротив, именно здесь будут созданы все необходимые условия для вашей работы.
Хаузен молчал.
Они находились в номере гостиницы — Ратте, Джон Сноу и Хаузен. На маленьком полированном столике посередине комнаты стояли три тонкие рюмки и бутылка отличного французского вина. Но никто не пил. Джон Сноу сидел, подперев кулаком подбородок, и слушал радиоприемник. Он и раньше, еще будучи студентом, был большим почитателем джазовой музыки. Носки его модных лакированных туфель выстукивали по паркету в такт мелодии.
Ратте с рассеянным видом курил сигару, и, казалось, был занят только тем, чтобы вогнать одно кольцо дыма в другое. Но цепкие глаза его видели все.
Додымив сигару, он снова заговорил:
— Мы же не дети, Хаузен. Не будем играть в прятки. Жизнь — штука чрезвычайно сложная, и с ней как-то нужно мириться. Иначе не проживешь. А вы всегда были прямолинейны. И если тогда, в концлагере... Понимаете, я выполнял распоряжения командования... Не более.
Ратте развел
