Книга Не мой типаж - Мира Айрон

Минут через десять вышла фрау Вальц и отдала Григорию Яновичу сертификат и удостоверение к нему.

— Всё же подумайте и приходите на приём! — тепло улыбнулась она, пожав ему руку.

Потом протянута руку Марине.

— Спасибо! — сказала Марина по-немецки.

— Говорите по-немецки? — рукопожатие у фрау Вальц было очень энергичным. — Вы можете гордиться вашим мужем! Не думаю, что кто-то справится лучше него.

— Я горжусь, — искренне улыбнулась Марина.

— Вы очень красивая пара! — фрау Вальц подняла вверх большой палец, кивнула и удалилась.

— Что она сказала?

— Что тобой надо гордиться, и что вряд ли кто-то справится с заданием лучше, чем ты.

— Спасибо за всё, Марина. Теперь ещё яснее понимаю, что без твоей помощи мне не видать этого сертификата как своих ушей. Пойдём в город, отметим? Обещаю соблюдать дистанцию.

— Ну если обещаешь, то пойдём.

Они не пошли на обед в санатории, отправились в ресторан, где пообедали и выпили по бокалу вина. Потом гуляли, пока не начались сумерки. Затем весь вечер готовились к отъезду; на приём так и не пошли.

…Аэропорт был переполнен: такое ощущение, что участники курсов улетали все и сразу. Марина и Григорий Янович прошли регистрацию и ждали: их вот-вот должны были пригласить на посадку.

Неожиданно из толпы вынырнул Ральф. Он был в чёрном пальто, вид мрачный, демонический.

— Здравствуй, Мари! — он обращался только к ней, Григория Яновича словно не приметил. — Разреши с тобой попрощаться?

— Он хочет попрощаться, — сказала Марина Григорию Яновичу, у которого на щеках ходили желваки. — Я на минуту.

Они отошли с Ральфом. Он схватил Марину за руку.

— Бросать твой рюсский бабник! Дон Жуан! — выпалил он на ломаном русском. И добавил уже по-немецки: — Приезжай ко мне.

Он вложил ей в руку какой-то листок, быстро притянул её к себе, и скрылся в толпе так же резко, как появился.

Марина сунула листок в карман и услышала, как их рейс приглашают на посадку.

Она опасалась смотреть на Григория Яновича, от него словно исходил гнев, она чувствовала его так, что казалось, можно потрогать его руками.

…- Что он тебе дал? — спросил Григорий Янович, когда самолёт уже набрал высоту.

— Не знаю, записку какую-то. В кармане куртки.

Он потянулся к куртке, висевшей на крючке, достал лист, развернул.

— Что тут написано? Лучше скажи сама, я же всё равно забью в переводчик.

— "Я хочу, чтобы ты стала моей единственной", — прочитала Марина.

— Угу, обязательно. Надо же, какой романтик. А дальше, я так понимаю, адресок?

— Да.

Григорий Янович сложил лист пополам и начал рвать его на мелкие-мелкие клочки. Собрал клочки в ладонь и сложил в карман своей куртки.

Можно подумать, Марина собиралась воспользоваться этим адресом!

— Не забудь потом достать это из кармана. Иначе стиралка тебе "спасибо" не скажет.

— Не переживай за мою стиралку. А что он тебе говорил? Слово в слово. Прежде, чем полез обниматься?

— Сказал, бросать мой русский бабник — Дон Жуан и ехать к нему.

— Бабник — это я, да?

Марина зачарованно смотрела в его глаза, ставшие почти синими. Как море во время шторма.

— А как называется человек, который беззастенчиво и нагло лезет в чужую семью, а? Который сам не соблюдает правила, которые навязывает другим?

— Откуда я знаю, Григорий Янович?

"О какой семье он так горячо говорит, интересно?!" Надо же, как они оба вошли в роль!

Потом он отвернулся и всю дорогу молчал. Гневался. Марина боялась его беспокоить.

Хотела взять такси в аэропорту, но он схватил её сумку, и быстро пошёл на платную стоянку, где была его машина. В молчании они доехали до дома. И только когда её сумка оказалась в прихожей её квартиры, он ушёл к себе и захлопнул двери. Марина вздохнула. Достали её эти мужчины.

Отпуск у Марины был до четверга, но первоначально она планировала появиться в галерее без предупреждения в понедельник. "Порадовать" подчинённых, надо же их в тонусе держать.

Однако ночью она приняла важное решение… Так что пусть Влада командует в галерее до четверга.

Ночью она долго думала, вспоминая разные мудрости, которые почерпнула из книг и интернета, и пришла к важному выводу. Он заключался в следующем: она достигла точки невозврата. Она пойдёт к нему сама, как он и предрекал. Если она не пойдёт к нему, то пожалеет намного сильнее, чем если пойдёт. Даже если он скажет: "Я так и знал!" и "А что я говорил, а?". Но Марина думала, что никогда его чувство такта не позволит ему так сказать.

Утром Марина позвонила знакомым мастерицам в салон и отправилась доводить себя до совершенства. По мере приближения вечера её напряжение возрастало. Она слышала, как он вернулся с работы. Решила дать ему и себе ещё часа полтора. Ему на отдых, а себе на то, чтобы собраться с силами.

Что надеть? Она подумала, и пришла к выводу, что домашний хлопковый костюм, состоящий из шортов и майки, вполне сойдёт: дали отопление, дома было тепло.

Но тогда как сделать, чтобы он без слов понял, зачем она явилась? Марина подумала и распустила волосы. Она никогда не ходила дома с распущенными волосами. Вот так. Он же умный, должен сообразить.

Марина тихонько вышла в общий коридор и постучала в его двери.

…Напрасно она так накручивала себя: он понял всё в первые же секунды по её глазам. Схватил за руки, и через мгновение она была в прихожей его квартиры. Он закрыл двери, обхватил ладонями голову Марины и начал целовать, куда придётся.

— Наконец-то, Мариша! Думал, свихнусь, — вот и всё, что он сказал.

Никаких "А что я говорил?".

Маришей её называла до сих пор только мама. Больше никто и никогда.

Пока она ещё хоть что-то соображала, успела сделать то, о чём мечтала с первого момента, как его увидела: запустила пальцы в его буйную шевелюру. Кудри оказались шёлковые, мягкие…

…Он лежал на животе, положив руки под голову, закрыв глаза и улыбаясь. Марина, лёжа рядом, перебирала пальцами его волосы. Едва она останавливалась, как он сонно говорил:

— Ещё!

— Ты как кот, — улыбнулась Марина.

— Опять "в мире животных"? — он открыл глаза, и Марина едва не задохнулась от восторга. Волшебные глаза… — А кот — это опасный хищник?

— Смотря какой кот. Ты опасный.

— Сама придумала, сама боишься, — усмехнулся он, перевернулся и потянул её к себе. — А я, тем временем, давно приручён, и