узнать, то другого варианта не останется.
— Сереж, — Вика трясла меня за плечо, — Сереж, пойдем, тебе учиться надо. Слава просил за тобой проследить, а я обещала.
Взгляд у нее был серьезный. Брови нахмурены, пальцы теребили локон.
— Пойдем, — сказал я, — раз обещала, то надо выполнять.
* * *
Как во всю эту муть можно верить?
Взгляд у Анатолия Михайловича был честным-честным. Ровно таким, как у любого, кто лжет безбожно. Вспомнилось, что тогда, в девяностые… Я едва не чертыхнулся и мысленно себя поправил. Не тогда, а сейчас. Как же тяжело привыкнуть к мысли, что жить опять придется в это бурное время.
Так вот, некоторые умудрялись прикладываться к экрану больными частями тела, в надежде на целительное слово великого гуру. Говорят, даже геморрой пытались лечить. Воображение мое разгулялось, я живо представил эдакую пикантную картину, чудом не заржал. Сразу стало любопытно — как именно происходило приложение? В штанах или без? А вдруг, без них эффект куда забористей?
Не сдержался и хрюкнул.
Вика посмотрела на меня с укоризной. Она к передаче относилась совершенно серьезно.
— Смотрю-смотрю, — шепотом заверил я.
Черт, и не денешься никуда. Я поднял глаза вверх, оглядел потолок, задержал взгляд в углу на паутине. Паук деловито упаковывал муху в белый саван. Муха была знакомая — помоечная, с зеленым брюшком. Почему-то представилось, как так же пакуют Лиса. Это была хреновая мысль. Я сам себе напомнил: «Еще не известно, что твой предшественник натворил. Как бы тебя самого… Того… Как муху»
Я отвел глаза и глянул на часы. Скоро три. И этой мутотени на кассете осталось минут на пятнадцать. Там уже введенные в транс личности бродят по залу и лезут на сцену, как тараканы на стол. Все-таки Михалыч не зря слыл мастаком. Вон, сколько народу морочил.
Я тихонько вздохнул и вновь переключился на паутину. Там движуха закончилась. Спеленатая муха не трепыхалась, паук уполз по своим паучьим делам. Занять себя было нечем. Время тянулось безбожно медленно. Ползло едва-едва. Я с трудом подавил зевок, сел полубоком, чтобы совсем явно не палиться, и прикрыл глаза.
Проснулся от того, что кто-то тычем в бок. Встрепенулся. На экране немигающий взгляд Кашпировского исчез. В тишине повис черный фон.
— Закончилось, — сказала Вика. — Чего ждешь?
— А? — Я с трудом подавил зевок. — Сейчас выключу.
Но тут из телевизора раздалась знакомая мелодия и неудачник Том бросился в свой бесконечный бег за пакостником Джерри.
— Ой, мультики! — Оживилась Вика, вновь устраиваясь на стуле. — Сереж, а можно я посмотрю!
Сказала совсем как когда-то говорила Ирка. Мне безумно захотелось погладить ее по голове, я едва успел удержать руку.
— Можно, — ответил я и вышел во двор.
На крыльце лежал забытый Лисом кэмел. Вот это соблазн! Вот это везение! Спасибо тебе, Господи! Я воздел глаза к небесам. Сунул пачку в карман и тихонько проскользнул на кухню, чтобы стырить у Вики коробок. Благо видел на окне не один.
Потом так же бесшумно выбрался обратно, шмыгнул за дом, уселся под стеной, чиркнул спичкой и жадно закурил.
Мысли у меня были странные. Настойчиво крутилось в голове: «Что за жизнь наступила? За что такое везение? С чего это вдруг я должен изображать из себя другого человека? Почему обязан подстраиваться под его привычки?»
Я вспомнил намеки Лиса, оговорки Воланчика и подумал, что покойный уже Серега был далеко не ангелом. Он натворил дел, а мне их расхлебывать? Вот уж премного благодарен за такой подарочек. Да я понятия не имел что он сделал! Знать не знал, как с этим быть!
Я глубоко затянулся и прикрыл от удовольствия глаза. Сколько я там не курил? Неделю? Две? Тут же усмехнулся. Если считать от 78-го, то двадцать с хвостиком лет. А если… Я махнул рукой и затянулся вновь. И почему этот гад не курил? Принципы у него, видите ли. А мне что до этого? Я не он. Кто сказал, что я все должен делать, как он?
Кажется, Сереге пришла пора измениться. Я снова поднес сигарету ко рту.
— Сережа! — Вика свесилась вниз из окна и смотрела на меня. Взгляд у нее был осуждающий.
Мне стало стыдно. Черт. Почему эта соплячка приводит меня в смущение? Кто она мне? Никто. И все же. Я затушил сигарету о траву, поспешно сказал:
— Прости, я волнуюсь. А когда волнуюсь, меня тянет курить.
Взгляд ее смягчился. Она предложила:
— Хочешь, я картошку погрею? Пообедаем.
— Хочу, — серьезно ответил я. — Только сначала дай мне какую-нибудь миску. Я нам сливы соберу.
Она кивнула и скрылась в глубине комнаты.
* * *
Помните гардемаринов? «Лeгок на помине! Эх! И опять к обеду!»
У нас в аккурат к обеду поспел Воланчик. Пришел он, как всегда счастливый, шумный. Принес за собой запах бензина и тяжелую сумку. С порога закричал:
— Хозяюшка, принимай подарки!
В памяти моей всколыхнулось презрительное: «Шут!»
От этой мысли меня покоробило. Мысль была не моя. Досталась в наследство от Сереги. Мне Влад почему-то нравился.
Он затащил сумку внутрь, поставил ее под окно и тут же сцапал из миски сливу.
— Грязными руками? — Возмутилась Вика.
Воланчик сунул сливу в рот, пробормотал:
— И ничего они у меня не грязные. Так, чуть-чуть…
Вика нахмурилась, показала на рукомойник.
Влад отвернулся, сплюнул косточку в кулачок, словно между прочим скинул ее в помойное ведро. Заверил:
— Помою-помою, только не ругайся.
— То-то же,
И успокоенная Вика полезла за чистой тарелкой.
Когда он все же уселся, я кивнул на сумку и спросил:
— Что там у тебя?
Воланчик тут же оживился, потянулся к окну.
— Там…
Вика нахмурилась. Он моментально отдернул руки, схватился за вилку. Сказал:
— Давай потом, после еды. А то опять заставит руки мыть.
— И заставлю, — подтвердила девчонка.
Я хмыкнул, взял кусок хлеба и принялся за угощение.
* * *
Из сумки Влад извлек под заинтересованными взглядами развесные сосиски, помидоры, хлеб и три банки спрайта. Я удивился такому набору и поймал себя на том, что лет двадцать не пил газировки. Рука сама потянулась и тут же отдернулась.
Вика удивилась не меньше:
— Ой, а что это?
Не знает? Странно. Я невольно задумался, интересно, а какой сейчас год? Судя по всему, девяностые. Надо
