как на кителе Ковалева! Возможно, стоило поделиться с майором своими подозрениями. Оставался шанс, что злоумышленник не заметит пропажи и тогда, на утреннем разводе, можно будет вычислить преступника! Это же до гениального просто! Как я раньше не додумался?
Пораженный догадкой, я ломанулся к окну, чтобы остановить бывшего коллегу. От подъезда как раз отъезжал темно-синий седан. В заднем стекле зияло пулевое отверстие, опутанное паутиной трещин. В свете уличного фонаря сверкнула милицейская кокарда на фуражке, лежащей на задней полке.
И здесь кусочки головоломки сложились воедино. Нитки клубка, спутанного из тайн и загадок, выстроились в ровную линию. Пуговица, стрельба на Морской, ответный огонь Славика… это что получается? Получается, что убийца — Ковалев?
Я с недоверием покосился на экран кинофона. Ну его к черту. Пора завязывать с детективными фильмами, а то всякая чушь в башку лезет. Майор, конечно, та еще гнида, но в то, что он мочит людей направо и налево, я не был готов поверить.
Глава 12
Мне снился благодарный край. Город Сочи — жемчужина у Черного моря. Всесоюзный курорт.
Золотой песок пляжа, омываемый бирюзовыми волнами. Пальмы с листьями, зелеными, будто само небо, если б оно было зеленым. Прекрасные комсомолки в открытых купальниках. Фигурки — как хрустальные рюмочки. Тонкие талии, широкие бедра, пышные груди и трещащие от натуги лифчики, пытающиеся сдержать эти груди в себе.
Как бы я хотел остаться навсегда в этом сне, нежиться под горячим южным солнцем… пожалуй, еще лучше — быть женским купальником, чтобы беспрестанно ласкать нежную девичью кожу. И никогда не возвращаться в кастрюлю прокисших щей, заплесневелых до самой крышки, именуемой Чикагинском.
Я цеплялся за сон изо всех сил, старательно игнорируя дверной звонок. Но сладкая дрема ускользала, просачивалась в унылую действительность подобно каплям воды, утекающим из ржавого крана. Кусок дерьма, подкинутый суровой реальностью, венчала протухшая, вонючая вишенка в виде барабанного стука в дверь, сравнимого с канонадой сотен артиллерийских орудий. Даже утро оказалось с гнильцой.
Нащупав будильник, я едва различил тусклое свечение люминофора в утренних сумерках. Половина восьмого утра. Получается, я проспал чуть больше четырех часов. Истинный садизм — будить человека в такое время!
Смочив горло ромом, я добрел до двери, гадая, какие грехи совершил тот, кто был вынужден подняться раньше меня, чтобы совершить столь дерзкое насилие над моей личностью.
Виновницей моего пробуждения оказалась Валентина Ефимовна — соседка с третьего этажа, заведующая продуктовым магазином в паре кварталов отсюда. Некогда — едва ли не полезнейшая их всех людей, но, с началом кооперации, с исчезновением дефицита как социального явления, превратившаяся в самый обычный винтик, вращающийся в мазуте обыденности на благо трудящихся. Не самый нужный и незаменимый винтик. Не будь Валентины Ефимовны, будь на ее месте любой другой гражданин — никто и не заметил бы подмены.
— Это ваш ЗИС припер мою машину? — надменно осведомилась она.
— Бог с тобой, соседушка, — прохрипел я заспанный голосом. — У меня машины сто лет как нет.
— А Курбатов утверждает, что самолично видел, как вы на этом автомобиле вчера прикатили, — безапелляционно заявила заведующая. — Наследство получили?
Я зажмурился и потер кулаками сонные глаза. После дня, наполовину проведенного в трезвости, память начала подводить. Ведь она права! После смерти Кашнир мне досталась ее шикарная телега. Наследство? Да, типа того.
— Голубчик, имейте совесть! — уже более мягко произнесла соседка. — Не все могут позволить себе дрыхнуть до обеда! Выпустите меня — и спите далее сколько влезет!
Какая же избалованная стерва! В то время, как рабочие маршируют на заводы через весь город, она двух кварталов пешком пройти не может. Вот она -возрожденная мелкая буржуазия кооперации.
— Сама переставь, — ответил я, сунув Валентине Ефимовне ключи от кареты.
Не слушая никаких возражений, я насыпал во вчерашнюю кружку еще льда, плеснул рома и подошел к окну. Там, снаружи, размазав очертания города, клубился плотный туман, подкрашенный багровыми лучами восходящего солнца. Казалось, что Чикагинск внезапно прозрел, осознав свою неряшливость, и стыдливо пытался скрыться в каплях водяного пара, превратив прохожих в слепых котят, неспособных рассмотреть не только далекое светлое будущее, но и ближайшее пространство вокруг себя дальше вытянутой руки.
Я отхлебнул из кружки и потянулся за сигаретой, как вдруг улица озарилась вспышкой. Яркой, как свет значка с Лениным на груди октябренка. Дом содрогнулся от чудовищного удара, чихнув бетонной пылью. Завибрировали, играя режущим нерв звуком, оконные стекла. И во все стороны полетели бескрылые птицы — дымящиеся ошметки телеги цвета слоновой кости, источающие едкий, удушливый запах гари.
Мне бы вряд ли хватило мужества смотреть на убивающий себя мир через призму трезвости. И я, залпом прикончив остатки рома, схватив пиджак и шляпу, выбежал в подъезд. Не знаю, кому взбрело в голову убивать Валентину Ефимовну — женщину, от которой вреда не более, чем от крохотного комара, единственное преступление которого заключается в желании выжить. Еще больше не знаю, почему ее убили, взорвав мой ЗИС-101А-Спорт. В одном я был уверен: сейчас понаедет милиция и начнет задавать свои извечные неудобные вопросы, компенсируя недостаток красноречия холодным каучуком дубинок. Мне хватило вчерашнего утра. Перед следующим визитом в городское управление следовало зализать прежние раны и залечить изнывающую от грубого обращения душу.
Я ускользнул незамеченным через черный выход под покровом плотного, как сгущенное молоко, тумана. После недолгого ожидания из дымки выплыла удивленная морда автобуса, осторожно ощупывающего фарами проезжую часть. Железная каракатица, подрулив к остановке, распахнула двери, выплюнув, как семечную шелуху, пассажиров и поглотила новых, включая меня. Разместившись возле окна, поставив ногу на арку колеса, я крепко задумался.
Определенно, я что-то упускал из виду. Меня мучили вопросы, на которые я не мог найти ответа. Почему килограмм пельменей стоит дешевле килограмма мяса? Почему «жи-ши» пишутся через «и»? Почему моря и реки не стекают с Земли, если она круглая? И почему, черт побери, вокруг меня столько трупов?
Последний вопрос заботил меня больше всего. Нет, я не верил во все эти сглазы и порчи, но что-то со всем этим нечисто. Еще что-то, кроме моего костюма, помыслов и совести.
ЗИС-155 мерно тарахтел двигателем, покачиваясь, будто на волнах, но стояла настолько густая пелена тумана, что, казалось, автобус никуда и не едет. Просто люди выходят из него в никуда, где переодеваются, меняют лица, и вновь заходят. И так — по кругу.
Автобус ехал так долго, что вернул меня туда, где начиналось утро — на
