повыдёргивай саму зелень. Ты, поди, чеснока-то в своём Лондоне и не видела сроду.
– Я никогда не была в Лондоне, – почему-то ответила Беатрис. Говорить надо было о чесноке: возмущаться, негодовать, послать Маклахена к чёрту наконец. А она о каком-то дурацком Лондоне.
– Плевать, – равнодушно отозвался хозяин, снова поворачиваясь к окну. – Пару грядок можешь обработать до завтрака, всё равно заняться тебе нечем.
– Я не буду этого делать, – сказала Беатрис как можно спокойнее.
– Первый паром проходит Гир приблизительно в семь сорок, – не менее спокойно ответил Маклахен. – Дождёшься его на причале, здесь ты мне не нужна. Деньги за сутки отдашь моей жене. Проваливай.
– Послушайте, – попыталась Беатрис воззвать к его разуму, к чему-то человеческому, что так или иначе должно заполнять место в его груди или сердце, или где там у человека обычно находится душа. – Послушайте, мы же цивилизованные люди. Я ваша гостья в конце концов. Я плачу вам деньги за… за какой-то чулан! И я ожидаю к себе соответствующего отношения. А вы относитесь ко мне, как…
– Проваливай ко всем чертям! – рявкнул хозяин, не поворачиваясь.
– Хорошо, – отозвалась Беатрис, пораздумав. – Хорошо, я сделаю то, о чём вы просите, но учтите, что…
– Я никого ни о чём не прошу, – усмехнулся Маклахен. – Если я сказал "проваливай", это надо понимать как приказ.
К щекам Беатрис прилила кровь. Больше всего хотелось ударить этого мерзавца, – подойти и хорошенько дать ему по этой крупной морде: по губам-вареникам, по носу-картошке, по узкому лбу настырного питекантропа…
Но она нисколько не сомневалась, что он тут же её и убьёт. Ну, по крайней мере, прибьёт до полусмерти. А потом они, вдвоём с женой, отнесут безвольно обмякшее полуживое тело Беатрис на причал и там бросят у самой кромки. Снесут туда же чемодан (разумеется, не затруднив себя сбором уже распакованных вещей, в числе которых и фарфоровый слон). Придёт паром. Как-бы-матросы загрузят на него бесчувственное тело Беатрис и увезут его на большую землю, где она и придёт в себя от того, что какой-то узкоглазый китаец кольнёт её, валяющуюся в порту, штыком, чтобы убедиться, что она мертва. Очнувшаяся от боли Беатрис завизжит, испуганно раскрыв во всю европейскую ширь свои красивые миндалевидные глаза в эти азиатско-китайские глазки-щёлочки. И тогда… Страшно представить, что произойдёт дальше!..
Ну что ж, в конце концов ей ведь действительно совершенно нечего делать до завтрака. Почему бы не подышать свежим воздухом, не познакомиться с островом поближе. Погода, кажется, обещает быть неплохой, а от огородной земли, она помнила, идёт такой восхитительный запах!
– Хорошо, сэр, – произнесла она, не глядя на хозяина. – Сейчас я приведу себя в порядок и пойду полоть чеснок.
Маклахен ничего не ответил; достал кисет и принялся скручивать самокрутку…
Хорошо. Чеснок, да? Ладно, хотя бы узнаю, как это растёт. А завтра… А завтра я, возможно, уеду отсюда. Хотя бы затем, чтобы сказать мерзавцу Гарри всё, что я о нём думаю. Пусть китайцы сбросят на меня свою термоядерную бомбу, но жить в этой хибаре, рядом с этим хамом…
В гостиной, куда Беатрис вышла через час, о чём-то разговаривали Меган Маклахен и тот лысоватый господин с хитроватым лицом страуса, которого она мельком видела вчера. Он приехал чуть позже.
– Что ж вы от меня-то хотите, – бубнила Меган Маклахен. – Я что, я ж ничего. Всем заправляет хозяин отеля.
– Представьте себе, доброе утро, – обратился господин к Беатрис, едва она вошла. – Представьте себе, хозяин поселил меня… где бы вы думали? В курительной!
– Неизвестно, кому из нас повезло больше, – отозвалась Беатрис, многозначительно взглянув на хозяйку. – Я живу в чулане.
– В чулане? – господин был явно ошарашен.
– Согласитесь, это форменное безобразие! – продолжала Беатрис, обращаясь не столько к нему, сколько к Меган Маклахен. – Это неслыханно и невиданно!
– Да я-то что ж, – повторила хозяйка своё излюбленное оправдание. – Всем заправляет муж.
– Муж да жена – одна сатана, – хохотнул господин.
Меган Маклахен бросила на него укоризненный взгляд, покачала головой, сокрушаясь.
– Полно вам, господин Не-знаю-как-вас-там, – сказала она.
– Меня зовут Липси, – поклонился господин в сторону Беатрис. – Нид Липси.
– Вот и славно, – кивнула хозяйка. – Полно вам, господин Липси.
– Да, меня поселили в курительной, – продолжал тот, не глянув на хозяйку. – Но я не жалуюсь. Не жалуюсь, госпожа…
– Беатрис. Просто Беатрис.
– Да, прекрасное имя. Я не жалуюсь, я прекрасно понимаю, что нужно радоваться тому, что имеешь. Это правило номер одиннадцать, записная книжка номер один. И потеряв большее, нужно благодарить судьбу за то, что осталось хотя бы и меньшее. Номер двадцать семь, там же.
"Какой он странный, этот Нид Липси, – подумала Беатрис. – Даже не знаю, кто из них больший чудак – вчерашний мой знакомец, или этот".
– Замечательно, мистер Липси, – сказала она вслух. – Мне кажется, вы очень жизнерадостный человек, и легко шагаете по жизни.
– Да, в жизни гораздо больше поводов и причин для радости, чем для уныния.
– Это кому как, – вставила хозяйка.
– Совершенно с вами согласен! – подхватил Липси. – Не найдёшь двух одинаковых жизней. Вот только начало и конец у всех одинаковы, хе-хе. Простите за грустную мысль.
– Видать, не так-то уж вам и весело приходится, вот что я вам скажу, – обрадовалась Меган Маклахен, направляясь к двери на улицу.
Она ещё не успела взяться за ручку, когда дверь сама вдруг открылась и на пороге возник суховатый, поджарый человек в плаще, в шляпе, надвинутой глубоко на глаза, и с сигарой, небрежно торчащей в уголке рта.
Беатрис немедленно представила, как этот человек поднимался, пыхтя своей сигарой, на холм – ей отчётливо увиделся табачный дым, циркулирующий по его усердно работающим лёгким. Стало дурно.
В следующий момент внешность вошедшего напомнила ей давно когда-то виденные гангстерские сериалы. Именно в таких длинных плащах, в шляпах и с сигарами в зубах появлялись в кадре бандиты. Они доставали из карманов длинные револьверы и безжалостно грабили и убивали.
Она не знала, кого напомнил новый гость Меган Маклахен, но та, охнув (от неожиданности, наверное), отошла в сторону.
Назнакомец бросил на неё мимолётный взгляд, небрежно кивнул и прошествовал в комнату, даже не потрудившись закрыть за собой дверь. Когда он шагал, стало видно, как сильно он хромает. А его левая нога впечатывала в пол подошву ботинка с такой силой и с таким звуком, что сразу становилось ясно: вместо ноги у него протез.
Вдобавок ко всему, незнакомец был рыж, бородат, хмур и, кажется, неразговорчив. Беатрис никогда не любила рыжих мужчин, относилась с осторожностью к бородатым мужчинам, избегала хмурых и неразговорчивых мужчин. В общем, никаких причин
