прямым попаданием снаряда дзот. Пригнувшись, Романцов пролез туда. Неторопливо сняв с убитого фашиста флягу, хлебнул. Пожалуй, коньяк! Романцов ни разу не пил коньяка. Он хлебнул еще несколько глотков жгуче-холодного напитка.
За поворотом траншеи послышались громкие голоса. Кровь бросилась в голову Романцову. Боже, он забился в дзот и пьет коньяк! А ведь бой не окончен. Он взял на изготовку винтовку.
Подопригора и Власов вышли из-за угла. Увидев Романцова, старший сержант не удивился. Можно было подумать, что минуту назад он был в этой траншее и мирно беседовал с Романцовым.
— Ты правильную позицию выбрал, Сережка, — спокойно заявил он. — Именно по этой лощине гитлеровцы и пойдут в контратаку.
Романцов хотел сознаться, что случайно забежал в тупик, но не успел. Подопригора продолжал:
— Танки по лощине не пройдут: снег мягкий и глубокий.
— А ты откуда знаешь, что немцы пойдут в контратаку? — наивно спросил Романцов.
— Как же иначе? Рота заняла высоту — раз! Врагам эта высота нужна — два! Значит, они ее будут отбивать — три!
Он говорил мягко и вразумительно. Оттого, что Сурков назначил его командиром взвода, Подопригора не заважничал. А Романцов опасался этого. Обращаясь к Власову, старший сержант сказал:
— Архип Иванович! Встань в развалинах этого дзотика! Я, товарищи, побежал…
— Стой! — возмущенно сказал Романцов, — Что теперь делать? Объясни!
— Утром слышал приказ? Все! Высота взята! — неожиданно рассердившись, огрызнулся Подопригора. — Мне некогда… Лейтенант приказал нам закрепляться! Да!
Он повернулся спиной к Романцову. Шинель была поперек спины вспорота осколком мины.
— Чуть не забыл! Ведь Иван Потапович ранен, — виновато сказал он, снова подойдя к Романцову.
— Убит? — вскрикнул Романцов.
— Нет, он сам ушел в санчасть. В голову ранен!
— Я побегу к нему!
Подопригора даже не ответил, а презрительно выпятил губы. Романцову никуда нельзя было уходить. Впрочем, он и сам об этом знал.
Из-под развалин дзота выполз на четвереньках улыбающийся Власов. Он тащил флягу и три вражеских автомата.
— Коньяк! — благоговейно объявил он. — Румынский. Уж я-то понимаю… Бери автоматы! Пригодятся. Патронов ведь у нас мало. Ты портянки перемотал? Сейчас же сымай — мокрые, ноги поморозишь…
— А обед принесут?
Власов уныло покрутил носом:
— Не-ет! Сейчас немцы ка-ак брякнут по высоте из минометов! Ни один старшина не пройдет. Ну помог мне господь — убил трех фашистов.
Внезапно Власов побледнел.
Лавина огня обрушилась на высоту. Только огонь и грохот. Но какой грохот! Романцов еще утром не поверил бы, что может быть такой грохот. Глаза, уши, нос, рот, все его тело было набито стонущим и воющим гулом.
Он и Власов плашмя лежали на дне траншеи. На них сыпались камни, комки глины и снега. Весь воздух был захлестнут отвратительно воняющими волнами зеленоватого дыма.
— Контратака! — прохрипел Власов.
Романцов не услышал — понял по шевелящимся губам.
Как страшен для них был переход от этого огневого вихря к тишине! Только жирный запах дыма и копоти; только черные пятна разрывов, искромсавших снег; только отдаленные стоны раненых; только дикая, какая-то судорожная тишина. Ничего больше!
Власов резво, как юноша, бросился к брустверу.
— Идут! — крикнул он, вытаскивая из-под бревен завернутый в портянку ручной пулемет.
Романцов приник к винтовке.
Фашисты шли по лощине реденькой цепью и строчили из автоматов. Стрельба шальная, неприцельная. Романцов понимал это. Однако пули шли плотными струями. Через секунду с Романцова слетела шапка, сбитая вражеской пулей.
Затарахтел, как швейная машина, пулемет Власова. Отбежав влево, к лежащему на бруствере обрубку дерева, Романцов прицелился. Офицер шел позади цепи автоматчиков, спокойный, как на маневрах.
— Готов! — сказал Романцов.
Он никогда еще не чувствовал себя таким уверенным. К нему вернулось спокойствие. Он стрелял, заряжал винтовку, а фашисты шли и шли, словно за каждым убитым солдатом вставал другой.
Сколько прошло времени? Два часа? Десять минут? Ему некогда было взглянуть на часы. Иногда выпадали такие мгновения, когда он в изнеможении валился на снег, глотал коньяк, спрашивал:
— Архип Иванович, жив?
— Господь уберег!
От хриплого голоса Власова ему становилось легче.
Снова мины кромсали высоту № 14. Романцов и Власов лежали под бревнами обрушившегося дзота, зарываясь всем телом в снег, грязные, потные, голодные.
Как-то раз дикий удар расколол сумерки: мина упала так близко и с таким скрежетом, что у Власова залязгали зубы.
Был миг, когда немецкая граната с длинной ручкой, шипя, упала к ногам Романцова, Он изловчился, ухватил и швырнул ее обратно. Она разорвалась в воздухе.
Наступил вечер, а может быть, у него потемнело в глазах от неимоверной усталости. Он уже неясно различал фигуры фашистов и теперь стрелял из трофейного автомата, радуясь, что в нише лежит груда заряженных магазинов.
Увидев на бруствере, не впереди себя, как обычно, а позади, огромного, широкоплечего гитлеровца, он круто обернулся и перерезал его автоматной очередью. Он не успел подумать, как попал сюда немец. Через минуту он услышал, что стреляли только одни фашисты, и ему стало страшно.
По главной траншее, толкаясь, налетая друг на друга, пробежали какие-то бойцы и Вайтулевич.
— Куда? — крикнул Романцов.
— Лейтенант ранен, — пролепетал иссиня-белый Вайтулевич. — Подопригора убит!
— Где Анисимов?
— Убит! — глухо донеслось до Романцова.
Убит Анисимов! Оцепенелый Романцов неподвижно стоял, опустив автомат.
К нему мелкими шагами подобрался Власов.
— Слышал? А?..
— Я никуда не уйду! — Романцов сжал кулаки, подступил к Власову и, дрожа от бешенства, прокричал: — Не уйду! Приказа не было уходить! Бери пулемет!
— Сережка! — оторопел Власов, сведя нависшие брови. — Я не трус… Накажи меня бог, не трус!
И он искоса взглянул на Романцова. Тот стоял сгорбившись. Ровные, белые зубы его были злобно оскалены.
Сырой ветер ударил навстречу и сразу заслезил глаза. Романцов не вытер их.
«Убит Анисимов! Как несправедлив я был к нему!»
Из главной траншеи выбежал испуганный Станкевич, растерянно посмотрел на Романцова, хотел что-то сказать, но лишь с усилием проглотил слюну. Он был без винтовки.
— Ну? — спросил Романцов.
— Немцы скоро займут высоту! — единым духом сказал Станкевич.
— Почему?
— Никто не стреляет! Подопригора… Ты здесь ничего не знаешь! Бойцы прячутся по блиндажам! Нет командира! — бормотал Станкевич, с отчаянием глядя на Романцова. — Фашистов мало, они пока боятся идти на высоту. Они там, — он показал рукой. — Принимай команду! Больше некому…
— Некому? — переспросил Романцов.
Рядом упал вражеский снаряд. Романцов и Станкевич проворно припали на четвереньки.
Из-под развалин дзота высунул голову Власов и нерешительно сказал:
— Станкевич верно говорит: вам бы, товарищ сержант…
Он называл Романцова на «вы», словно тот уже действительно был командиром роты.
Заскрипел снег под быстрыми шагами: в траншею вбежал какой-то испуганный боец и сообщил, нелепо улыбаясь:
— Третий взвод отходит! Что делать, Сережка?
— Стрелять! — вдруг
