Книга Кассиопея - Ханна Ким

Они молчат. Смотрят друг другу в глаза и молчат. Чонхо взгляд отводит первым, накрывает лоб ладонью, отходит в сторону. Мингю слышит нервный смешок.

– Ты знаешь Тэёна? – В его голосе напряжение помножено на половину бесконечности.

– Если в моем мире есть я, есть ты, то логично предположить, что…

– Я не об этом спросил. Ты знаешь Тэёна? – Чонхо оборачивается.

– Он мой лучший друг со школы. Как я у тебя. То есть другой Мингю, да, не я. – Он теряется совсем, и это настолько не в его характере – чувствовать себя вдруг припертым к стенке, – что невольно хочется просто уйти. – Слушай, я хотел спросить об этом, но как-то…

– О чем спросить?

– Я видел рисунки. И фотографию. Они как бы… были вместе, что ли? – Подбирать слова тоже не в его стиле, честно говоря. Получается так себе, но что поделать.

– Извини, что назвал тебя идиотом тогда.

– Не уходи от ответа.

Чонхо выдыхает громко, трет переносицу, медлит как может – это видно по выражению лица. Мингю же пытается быть терпеливым, но нервно дергающаяся нога выдает его с головой.

– Хорошо, что вы просто друзья. Если бы я сейчас узнал, что еще и ты, то… – Чонхо кривится, избегает смотреть в глаза. – Я слишком долго вытаскивал его из этой ямы, и… Не особо хочу в этом копаться опять. Тэён – мудак. Это все, что я могу сказать.

– Слушай, я как бы могу понять, что ты про другого Тэёна говоришь, но мне не особо приятно слышать подобные слова, поэтому давай поосторожнее на поворотах, – чересчур агрессивно реагирует Мингю и даже не жалеет об этом.

– Извиняться не собираюсь.

– Да ради бога.

Мингю открывает рот, чтобы наконец-то высказать мысль, которая терзала его еще с момента весьма своеобразного знакомства с прошлым Мина, но сразу же сдает назад. Чонхо не нужно знать, что они с Тэёном были вместе, когда произошел обмен. Пусть знает что угодно, но вот это – это не надо.

Чиркает зажигалка; к не успевшему выветриться запаху сигарет примешиваются новые оттенки. Мингю выдыхает дым и думает, что, если бы у отчаяния был запах, оно бы пахло как сигареты Тэёна в этот самый момент.

3

Мингю не запоминает, как долго они не говорят. Судя по ощущениям – час или около того. Он не смотрит на время. Но смотрит на Чонхо – исподтишка, украдкой, потому что теперь смотреть прямо будто неловко и до непозволительного странно. Мингю не может понять, почему. Думает, что, возможно, просто боится увидеть на чужом лице неодобрение – тяжелое такое, увесистое настолько, что им прибить можно. Но на лице Чонхо ничего нет – как тогда, когда он увидел на полу комнаты разбросанные рисунки, что смотрели на них одним и тем же взглядом – взглядом Тэёна. На лице Чонхо пусто, а перед ним самим – стена. Мингю не пытается пробиться сквозь нее, ибо зачем. Ему не нужно это. Ему бы домой вернуться и выдохнуть с облегчением. Ему бы убежать опять и снова спрятаться в своей скорлупе, лишь изредка позволяя некоторым стучаться в нее.

Чонхо сидит на диване и не отрывает взгляда от своего телефона. Мингю продолжает ходить от окна до кухонной стойки и обратно, изредка поглядывая на чужой затылок, что виднеется из-за спинки дивана. Корги сидит где-то между ними – на полпути в одну сторону, на полпути в другую – и время от времени скулит надсадно, намекая не то на необходимость прогуляться по улице, не то на «какие же вы душные». Мингю смотрит на собаку сначала раздраженно, потом – устало и хочет пойти выгулять пса самому, но боится выйти на улицу. Он не знает, чего ждать от этой самой улицы. Города. Мира? Вдруг он выйдет и увидит синих людей или летающие машины? Одна мысль вгоняет в тупой ужас, а желания проверять как-то нет совсем, поэтому Мингю продолжает терпеть и лишь изредка посматривать на Чонхо, в глубине души надеясь, что тот перестанет играть в молчанку. Он, кажется, охуеть какой спец в этой области. Мингю, честно говоря, болтливых не особо любит (особенно если болтают не по делу), но тут напрягается все больше и больше, прямо до самого основания души напрягается. Это молчание угнетает. Хотя, казалось бы, куда уж больше.

Сигареты закончились еще полчаса назад, поэтому он просто мнет пустую упаковку и постоянно чиркает зажигалкой, чтобы хоть как-то занять руки. Думает, что до ночи осталось совсем недолго. Что вот стрелки снова покажут это ненавистное «1:13», и он окажется по другую сторону зеркала. По свою сторону. Дома окажется. Дом, конечно, назван таковым с натяжкой, ибо у Мингю дома нет. Давно уже. Быть перелетной птичкой – занятие такое себе, но так сложилось. А теперь вы посмотрите только, докуда эта птичка долетела. До мира другого. До Чонхо взрослого. До чужой жизни, которой подсознательно хотелось бы жить.

Мингю пытается не думать о том, сколько еще они будут сидеть в этой резиновой тишине, что тянется во все стороны сто раз пережеванной жвачкой, но не выходит как-то, поэтому он думает – и мозг почти откидывается, ибо после всего произошедшего откинулся бы даже самый стойкий. Мингю не откинулся, но близок. Держится. Строит из себя крутого и гордо позволяет тишине продолжать пережевывать саму себя.

Это же Чонхо, господи. Мелкий шкет, с мамой которого он как-то соджу[6] на кухне цедил, пока этот самый мелкий шкет спал в соседней комнате зубами к стенке. Это Чонхо, который дуется каждый раз, когда его называют милым или намекают на то, что он все еще ребенок. Гиперактивный Пак Чонхо с шилом в жопе размером с Пизанскую башню. Шумный, дурной, но, боже, такой родной. Младший брат, о котором он не просил, да.

Тишина вдруг вскидывает руки и решает уступить место совершенно постороннему и громкого звуку, который Мингю даже не сразу идентифицирует. Понимает неожиданно, что это урчит его живот. Думает о предателях и том, что кругом один обман, чувствует себя предельно неловко и хочет сквозь землю провалиться, потому что видит, как Чонхо оглядывается на него с вытянувшимся лицом.

Смотрит максимально растерянно и выдает вдруг:

– Ты жрать, что ли, хочешь?

Мингю сглатывает, чувствуя себя неудобно, шарит глазами по кухне, не хочет отвечать совсем, ибо ответ и так известен, хоть он его и сам не осознает.