Книга Река - Петр Павлик

— Воображаю! — отрезал мельник.

— Припоздал, не те нынче времена, приятель. Спишь долго!

— А ты не припоздал! — съязвил мельник и ухмыльнулся. — Может, это ты долго спишь?

— Я… — начал было Амброж, но вдруг умолк, сделав вид, что не может продолжать разговор с полным ртом. Он откусывал хлеб, глотал гуляш и запивал острую еду пивом. И нехотя признавался себе, что мельник, пожалуй, прав. Что-то в этом роде он уже слышал, хотя совсем по другому поводу.

— У тебя, кузнец, всегда дела шли хуже, чем у меня!

— Ага, раньше! — согласился Амброж. Он доел и почувствовал себя лучше. Ему даже нравилось, какой оборот принял их разговор.

— И сейчас хуже!

— Это как же понимать?

— Ты хотел перемен, ждал нового… — кивнул мельник. — Вот и дождался! Пожалуйста, получай, оно наступило. А теперь давай расплачивайся!

— Фоустку посадили, что правда, то правда, но… — И тут Амброж сообразил наконец, куда мельник гнет.

Мельник махнул рукой, будто говоря: «Этого сюда не приплетай», и перебил Амброжа:

— Я был и буду против всего, что нам навязывают! А ты — ни рыба ни мясо, и вашим и нашим, тебе я не завидую!

Амброж насторожился и выжидающе взглянул на мельника.

— Не завидую! Ведь ты сам потакал тем, кто теперь тебя сожрет и напрочь уничтожит! — прошипел мельник, и Амброж почувствовал, что тот из их спора выходит победителем.

«Да, я и впрямь очутился где-то посредине. Ни с этими, ни с теми, другими…»

Он выпил залпом полкружки и сказал:

— Ты начал про Розу!

— А я про нее и говорю!

— Не похоже!

Мельник громко хихикнул. Щелкнул пальцами, подзывая шинкаря, и лихо швырнул на стол деньги. Потом встал и, не дожидаясь его прихода, выпрямившись, зашагал прочь из шинка. Шинкарь схватил купюру и крикнул:

— Больно много!

Мельник у самых дверей обернулся:

— В порядке! Может, у этого… — он кивком указал на Амброжа, — деньжат не хватит. — И исчез.

Амброж в бешенстве только успел приподняться со стула. Плюхнувшись обратно, он беспомощно уставился в тусклый, грязно-зеленый стол. Он знал, что мгновенная слабость навалилась на него не из-за оскорбительной выходки мельника. Тот всегда был спесив и вечно тщился изображать из себя сильную личность. Нет, не это сбило Амброжа с ног. Уверенность, с какой мельник точно попал в самую его боль, в его сомнения. Он признавал его правоту и бесился от злости, и все это смешалось в нем, как перетасованная колода карт.

Амброж заказал еще пива. Листья с деревьев облетали все гуще и беспрерывно мелькали за окном, как будто отъезд мельниковой повозки навлек на каштаны яростный порыв ветра. «Мудрая сова не зря предостерегала меня!..»

Амброж вдруг заторопился. Ему было не по себе. Он расплатился и вышел из шинка. Не испытывая ни к чему интереса, побродил по городу и вышел к той дорожке, что вела напрямки к открытому горному кряжу, за которым находилась брунейская низина. Вот-вот на смену поздней осени придет зима. Это чувствовалось на каждом шагу. Когда-то Амброж любил такую пору. В кузне становилось уютно, все вокруг затягивала мгла, а над низиной повисали тихие снежинки. Времена были нелегкими, а вскоре и вовсе грянула война. Но то главное, что человека поддерживает и помогает ему держаться на плаву, если он невзначай поддастся безнадежности и страху, оставалось ясным и четким.

«Теперь железа у меня навалом. Да и воды в реке как будто должно хватить на веки веков, и на здоровье пока не жалуюсь, но, сдается мне, с наступающей зимой все, что кажется куда как надежным, тоже полетит в тартарары».

Амброж радовался, что может идти домой пешком. Он шагал по знакомой тропке и, минуя пустынные развилки дорог с крестами и распятиями, оставлял где-то позади последние мысли о городе, этом копошащемся людском муравейнике, втиснутом в дома из камня, добытого в полях. Он боялся провалиться думами в прошлое, чтобы не очнуться с еще большей обидой и болью в таком непростом настоящем.

Вечером Амброж с нетерпением дожидался Яну. Рассказал ей про свои дела. Он сидел у стола и старался говорить спокойно. Цигарку свертывал с неторопливым спокойствием. Зачем перекладывать свои тревоги на ее неокрепшие плечи? Перед собственной дочерью он стремился казаться стойким и нести свое горе с достоинством настоящего мужчины. Амброж привык жить независимо от круговерти стороннего света. Надо во что бы то ни стало устоять и сейчас.

— Работы везде много, — весело сказала Яна и положила руку ему на плечо.

— Знаю… — согласился Амброж, но про себя отметил: «…да только что за работа! Ведь человеку не все равно, какое дело делать!»

— Радим тоже занимается не тем, чему выучился… — продолжала Яна, и Амброж заметил, что она вдруг оробела, невольно сказав то, чего не хотела сказать.

— Ага, значит, его зовут Радим?

Яна кивнула, и глаза ее засветились счастьем.

Наконец-то между ними не было больше секретов.

— У тебя с ним серьезно, Яна?

— Серьезно!

— А когда же ты мне его покажешь? — спросил Амброж, старательно придавая голосу мягкость.

— Пойдем как-нибудь в деревню, в кино, там и покажу!

— Уж не артист ли он у тебя? — спросил Амброж с преувеличенным изумлением.

Оба рассмеялись и продолжали смеяться все время, пока Яна рассказывала.

Два раза в месяц на деревенской площади появляется разболтанный автомобиль со следами военного камуфляжа: красный крест еще проглядывает из-под свежего слоя краски. Амброжу никогда не доводилось оказаться возле этой видавшей виды санитарной машины. Но раз-другой он слышал хриплый голос, рвущийся из репродуктора, прикрепленного на крыше этого ветерана войны. Кинопередвижка приглашала зрителей на кинофильм в местный трактир. Амброжа ничуть не удивляло, что в такие дни Яна всегда возвращалась из города. У молодости свои права. Он ее не удерживал, хотя мог бы деликатно напомнить о недавней гибели матери. Наоборот, он радовался. Пусть девочка отвлечется, придет в себя. А оказывается, дело тут совсем в другом…

Только после рождества, когда снег почти сошел, из артели явились к нему за готовым товаром. Теперь в кузне, как и прежде, стоял шум и грохот. Но вечером того дня Амброж отправился в кино.

— Коли фильм будет дрянной, останусь пивка попить. Не сидел с людьми не помню с каких пор!

Он стал бриться, Яна положила на стол чистую рубашку и поспешила уйти из дому первой.

Из стоявшей на площади машины неслись в темноту неразборчивые, прерывистые выкрики. Люди выходили из домов и домишек, прислушивались, но ничего в этих объявлениях разобрать не могли. И Амброж тоже.