Земли; только огромная высота этих сооружений и переливы океана под лучами солнца ясно указывали мне, что я вижу перед собою действительно Землю. Однако, присмотревшись пристальней, я вскоре стал различать на ней человеческую жизнь, и не только жизнь целых народов и городов, но и деятельность отдельных людей; и я видел, как одни плыли по морю, другие сражались, третьи обрабатывали землю, четвертые судились; видел женские дела, животных и вообще все, что питается от плодородной земли»[107], [108].
Дедал и Икар. Барельеф из виллы Альбани, Рим. II в. н. э.
Villa Albani, Rome. Photo Bettmann / Getty Images.
Икар. Бронзовая статуэтка. Ок. 430 г. до н. э.
The British Museum, London. Photo The Trustees of the British Museum.
Обретение возможности увидеть мир с такого ракурса может показаться классической иллюстрацией пагубного нарушения общепринятых границ дозволенного – в духе Фауста. Но трагедии не жанр Лукиана. Зевс хотя и подрезал крылья Мениппу, все же дал задание Гермесу вернуть бывшего воздухоплавателя невредимым в родные Афины, где тот мог поведать о своем напоминающем истории Мюнхгаузена опыте всякому, кто станет слушать.
По сравнению с обширностью и детальностью литературных произведений работы художников менее разнообразны, однако среди них есть весьма захватывающие экземпляры. Одно из самых утонченных изображений – мраморный рельеф (II в. н. э.) с виллы Альбани в Риме. На нем Дедал сидит, поглощенный изготовлением искусственного крыла. Рядом стоит Икар, красотой сравнимый с Адонисом, в ожидании, когда работа будет закончена[109]. На пять сотен лет старше великолепная бронзовая статуэтка, изображающая уже окрыленного юношу, готового воспарить[110]. Другой повторяющийся мотив – падающий или упавший Икар – особенно характерен для римской настенной живописи[111]. Один из примеров – изображение на стене дома жреца Аманда в Помпеях, где фигурируют колесница Гелиоса, две лодки с глазеющими рыбаками и два Икара: один – вверху, падающий с неба, и один – на берегу моря, мертвый[112] (илл. V). На другой пронзительной живописной работе из Помпей мы также видим тело обреченного юноши[113]. Стоит отметить еще одну картину: Дедал трудится над деревянной коровой, в которой будет прятаться Пасифая. Этот мотив тоже был популярен среди римских художников, как показывает живопись в Помпеях[114]. Куда необычнее выглядит мозаика (II в. н. э.) из города Зевгмы в современной Турции (илл. VII), представляющая Дедала и Икара за усердной плотницкой работой[115]. Коровья голова, помещенная в левом нижнем углу, должно быть, последней окажется на предназначенном ей месте. Наконец, следует упомянуть изображения, на которых Дедал отсутствует, но имеется самое выдающееся его творение: Кносский лабиринт с Минотавром в центре. Мозаика, обнаруженная в римском поселении Конимбрига, низводит легенду до ее основ, показывая довольно нестрашного человекобыка.
Темы, лежащие в основе мифа
Разрозненные эпизоды истории Дедала связаны между собой одной особенностью – его способностью преодолевать пропасти, пересекать границы и соединять противоположности. Во-первых, он разрушил грань между живым и неживым: искусственная корова – один из примеров, а другой – его «фирменные» «жизнеподобные» статуи (в одном из диалогов Платона Сократ говорит, что статуи убегут, если не привязать их на месте[116]). Во-вторых, он нивелировал разницу между человеком и животным, когда превратил себя и Икара в «птиц», а также когда помог Пасифае стать одновременно и женщиной, и коровой. Противоположность земли и неба – или, в более широком смысле, верха и низа – другое явление, которое Дедал сумел подчинить себе благодаря крыльям, позволяющим их носителю находиться между двумя этими полярными материями. И наконец, он был мастером противопоставления внутреннего внешнему. Непроходимый лабиринт, неприступная крепость, спиралевидная морская раковина – великий изобретатель справился со всеми этими неразрешимыми задачами.
Если соединение противоположностей является одной из ключевых черт в мифологии Дедала, то столь же фундаментальным можно считать и нечто менее абстрактное: отношения между отцом и сыном. Многие другие греческие мифы обращаются к этой же теме, рассматривая ее с разных психологических точек зрения. Иногда ведущие чувства – это взаимное уважение и привязанность, как в случае Приама и Гектора или Одиссея и Телемаха. Чаще же родитель и отпрыск эмоционально далеки, как это происходило у Эдипа с сыновьями Этеоклом и Полиником, которых он проклял. Дистанция между Эдипом и его собственным отцом, Лаем, выражена иначе – в минутном порыве ярости, приведшем к убийству из-за неведения, злого рока и самонадеянности, которой грешат члены этой семьи. Отчужденность между Тесеем и Ипполитом также имеет иную природу: она возникает из-за трагической ошибки, после которой отец проклинает сына. Что до главных персонажей этой главы – в противовес всем предыдущим примерам, – то эмоциональная дистанция между Дедалом и Икаром вырастает из противостояния родительского авторитета и юношеских устремлений, приводя к жгучей смеси любви и горя. В некотором смысле похожим является миф о Гелиосе и Фаэтоне, где сыновье пренебрежение наставлениями бога солнца привело к крушению колесницы, когда в нее ударила молния Зевса. Главное различие между этими историями в том, что Фаэтон вел колесницу отца чересчур близко к земле, а Икар, напротив, улетел от земли слишком далеко. Однако в обоих случаях к катастрофе приводит необычайный солнечный жар, ведь управлять этой энергией неспособен никто из смертных.
Дедал и Пасифая. Фреска из дома Веттиев в Помпеях. I в. н. э.
House of the Vettii, Pompeii.
Лабиринт Минотавра. Мозаика из Конимбриги, Португалия. Первая половина III в. н. э.
Museu Monográfico de Conimbriga-Museu Nacional/Direção Geral do Património Cultural.
Безрассудная выходка Икара уподобляет его – по крайней мере, внешне – тому типу персонажей, который часто встречается в греческих мифах: самонадеянный выскочка, наказанный за свою неосмотрительность. Сатир Марсий превозносил свою виртуозную игру на флейте, утверждая, что играет лучше Аполлона или Афины, и за высокомерие с него живьем содрали кожу. Ниоба возгордилась оттого, что имеет детей больше, чем богиня Лето, Арахна – оттого, что в ткачестве превзошла Афину. Обе женщины понесли наказание через превращение. Икар тоже возвысился над другими (буквально), и ему пришлось пожинать плоды. (Один из современных критических подходов даже интерпретирует полет Икара как «восстание против бога солнца»[117].) Но сходство это неполное, поскольку в истории Икара отсутствует элемент бессмысленной соревновательности. Поступок его был глупым, однако он неравносилен намеренному вызову богам. Тем больше симпатии вызывает Икар.
(Слишком) высокий полет
Идеи, стоящие за переплетенными судьбами Дедала и Икара, получили широкий отклик в более позднее время, однако снова и снова по этому поводу возникают одни и те же вопросы. В чем смысл понятия «высокого полета»? Воплощает ли такой полет смелые и славные устремления или является бездумной выходкой, заслуживающей неудачи? Либо этот поступок смелый и необдуманный одновременно?
В средневековой Европе основной средой для переосмысления полета Икара была теология. Аллегорический французский трактат «Морализованный Овидий», написанный в начале XIV века, представляет Дедала в роли Бога-создателя, в то время как Икар олицетворяет смертного, способного приблизиться к Богу в небесах на своих двух крыльях: правом, символизирующем любовь Господню, и левом, символизирующем любовь человеческую[118]. Секрет состоит в том, что надо следовать среднему пути: взлететь чересчур высоко – значит принимать как должное то, что Бог даровал своей милостью; лететь чересчур низко – быть излишне привязанным ко всему мирскому. За пределами религиозной сферы судьбу Икара понимали в более широком нравственном смысле – как аллегорию опасности, которую таит в себе гордыня. Фрэнсис Бэкон красноречиво сказал об этом в 27-й главе своей работы «О мудрости древних» (1609):
Путь добродетели проходит прямой тропой между порывами увлечения и слабостью малодушия. И неудивительно, если Икара, охваченного юношеским воодушевлением, погубил этот порыв. Порывы увлечения почти всегда являются пороками юности, малодушная слабость – порок старости.
