а там какая-нибудь ерунда. Как только на что-нибудь надеваешь границу, оно исчезает.
— Это то, чего не видишь в машине? — спрашиваю я.
— Однажды, когда мне было десять лет, мы вот так же остановились у дороги, и я истратила половину пленки, — говорит Сильвия. — Просто снимала. А когда снимки вернулись из проявки, я плакала. На них ничего не оказалось.
— Ну когда же мы поедем? — канючит Крис.
— Куда ты торопишься? — осаживаю его я.
— Я просто хочу ехать.
— Впереди нет ничего лучше того, что у тебя перед носом.
Он молчит, хмурится и опускает глаза:
— А мы вечером будем ставить палатку?
Сазерленды оценивающе смотрят на меня.
— Будем? — настаивает он.
— Посмотрим, — отвечаю я.
— Почему посмотрим?
— Потому что сейчас я пока не знаю.
— А почему ты сейчас пока не знаешь?
— Ну, просто сейчас не знаю, почему я сейчас пока не знаю.
Джон пожимает плечами: все в порядке. Я говорю:
— Это место — не самое лучшее для лагеря. Здесь негде укрыться и нет воды.
Но неожиданно добавляю:
— Хорошо, вечером разбиваем лагерь.
Разговор об этом у нас уже был. Поэтому мы едем по пустой дороге. Я не хочу ни владеть этими прериями, ни фотографировать их, ни менять их, ни останавливаться — даже двигаться дальше не хочу. Мы просто едем по пустой дороге.
5
Горизонтальность прерии пропадает, и земля начинает вздыматься крутыми волнами. Заборы встречаются все реже, а зелень бледнеет… Все признаки того, что мы приближаемся к Высоким Равнинам.
Мы останавливаемся в Хейге заправиться и спрашиваем, можно ли как-нибудь переправиться через Миссури между Бисмарком и Мобриджем. Служитель не знает. Уже припекает, и Джон с Сильвией куда-то уходят снять теплое белье. У мотоцикла меняют масло и смазывают цепь. Крис наблюдает за тем, что я делаю с легким нетерпением. Нехороший признак.
— Глазам больно, — говорит он.
— От чего?
— От ветра.
— Поищем очки.
Мы вместе заходим в магазин за кофе и булочками. Все здесь для нас — новое, кроме нас самих, поэтому мы предпочитаем не болтать, а смотреть по сторонам и ловить обрывки разговоров людей, как нам кажется, давно знакомых друг с другом: они смотрят на нас, поскольку новенькие здесь — мы. Потом в лавке чуть подальше я нахожу походный термометр и очки для Криса.
Человек из скобяной лавки тоже не знает короткого пути через Миссури. Мы с Джоном изучаем карту. Я надеялся найти какую-нибудь неофициальную переправу — паром, пешеходный мост или что-нибудь похожее на этом девяностомильном отрезке пути, но, по всей видимости, ничего там нет, поскольку на другой стороне добираться тоже особо не к чему. Одна индейская резервация. Мы решаем спуститься на юг к Мобриджу и переправиться там.
Дорога на юг ужасна. Извилистая, узкая, бугристая бетонка с неприятным встречным ветром; солнце в глаза и большие полуприцепы навстречу. Эти холмы, по которым лишь на санках удобно кататься, сначала прицепы под уклон разгоняют, потом замедляют на подъеме — заранее не увидишь, сплошная нервотрепка, когда они внезапно выезжают навстречу. Первый напугал меня, поскольку я не был к нему готов. Теперь я взял себя в руки и готовлюсь ко встрече с ними заранее. Не опасно. Просто бьет ударной волной, жаркой и сухой.
В Херрейде Джон исчезает попить, а Сильвия, Крис и я находим в парке тень и пытаемся отдохнуть. Не отдыхается. Что-то изменилось, и я не совсем понимаю, что именно. Улицы этого городка широки, гораздо шире, чем нужно, а воздух бледен от пыли. Пустыри между домов заросли сорняками. Сараи из листового железа и водокачка — такие же, как и раньше, только какие-то рассевшиеся. Всё запущеннее и механистичнее; расположено все как-то наобум. Постепенно я начинаю видеть, что произошло. Никому больше нет дела до того, чтобы сохранять это место в порядке. Земля больше не ценится. Это уже Запад.
В Мобридже мы обедаем гамбургерами и пивом в «А-и-В», едем вниз по главной улице с плотным движением и внизу, у подножия холма видим ее — Миссури. Странна вся эта движущаяся вода, ограниченная поросшими травой холмами, до которых вода вообще еле-еле доходит. Я оборачиваюсь и мельком смотрю на Криса, но ему, кажется, не особо интересно.
Мы спускаемся по склону к берегу, металлически грохочем по мосту и вот уже видим реку сквозь ритмично мелькающие столбики ограждения; и вот мы уже на другом берегу.
Мы долго, очень долго взбираемся по склону и попадаем уже в совсем иную местность.
Все заборы теперь действительно пропали. Ни кустов, ни деревьев. Скаты холмов настолько огромны, что мотоцикл Джона впереди похож на муравья, ползущего по наклонным зеленым поверхностям. На вершинах холмов над головой выступают скалы, венчающие выходы пород.
Все это как-то естественно ухожено. Если бы земли здесь бросили, вид у них был бы пожеванный и взъерошенный: бетонные обрубки старых фундаментов, обрывки крашеных листов железа и проволоки, сорняки, пролезающие всюду, дерн весь взрыли ради какой-то фигни. Здесь ничего этого нет. Не прибрано — просто не изгажено с самого начала. Так и должно было быть всегда. Резервация.
По другую сторону тех скал нет дружелюбного механика, и я спрашиваю себя, готовы ли мы к этому. Если сейчас что-то произойдет, у нас уже будут настоящие неприятности.
Рукой я проверяю температуру двигателя. Он успокаивающе прохладен. Выключаю сцепление и даю ему секунду катиться по инерции, чтобы послушать, как он работает вхолостую. Какой-то забавный звук, и я повторяю все заново. Требуется некоторое время, чтобы вычислить, что дело тут вовсе не в двигателе. Это эхо от утеса, оно раздается после того, как дроссельный клапан закрыт. Смешно. Я проделываю такой финт два или три раза. Крис спрашивает, что случилось, и я даю ему послушать эхо. Никаких комментариев от него не поступает.
Звук у нашей старой машины — как у кошелька с мелочью. Словно внутри сдача звякает. Звук ужасный, но это просто клапаны так лязгают. Нормально. Как только привыкнешь и научишься ожидать его, начнешь автоматически слышать отклонения. Если их не слышно, значит, хорошо.
Я как-то пытался заинтересовать Джона этим звуком, но все бестолку. Он слышал только шум, видел только машину и меня с грязными инструментами в руках — больше ничего. Не вышло.
Он на самом деле не видит, что происходит, и ему неинтересно в этом ковыряться. Ему не так интересно знать, что вещи означают, как то, чем они являются. Достаточно важно, что он все видит именно так. Мне понадобилось много времени, чтобы понять эту разницу,
