class="p1">— А точно ли это война?
Сложив разделанную тушу в берестяной короб и закинув его за плечи, парень направился к себе, не переставая размышлять обо всем происходящем.
— Вдруг два маркграфа поссорились из-за курицы или какой-нибудь девки? А теперь их воины остервенело режут друг друга…
Ему нужно было знать точно, чтобы не совершить ошибку и выбрать для себя правильный путь в этой «темноте».
— Узнаю, тогда и будет ясно.
С этой мыслью парень добрался до места.
Отряхнулся и скользнул в лаз, через мгновение оказавшись внутри.
— Вот мясо и берестяной туес вместо котла, — немногословно проговорил он, посмотрев на Зою. — Свари похлебку, пока меня не будет. Вам сейчас горячее нужно поесть.
Девушка с растерянностью взяла в руки коробку из берестяных полос, искусно скрепленных между собой. Рядом на хворост с ней шлепнулись куски окровавленного мяса.
— А как? Это же сгорит на огне… Береста же… — недоуменно вертела в руках туес.
Ухмыльнувшись, Гвэн поднял с земли несколько камней. Странно ему было видеть такую беспомощность. В его мире девица о таком даже спросить бы постеснялась. Не в каждой ведь семье есть большой железный котел. Многие еще по старинке варят похлебку в плохих глиняных горшках, которые даже на очаг ставить нельзя.
— Кидаешь эти камни в костер. Ждешь, пока они не нагреются, — начал терпеливо объяснять он. Ведь, терпение великая добродетель, которая обязательно вернется к тебе. — После кидаешь в берестяной короб, чтобы они воде тепло отдали. И так делаешь до тех пор, пока вода не закипит.
С каждым новым словом глаза у Зои становились шире и шире, пока, наконец, не стали размеров с большую медную монету. Точно никогда о таком не слышала, догадался Гвэн. Значит, в богатой семье жила, где железа вдоволь было.
— И еще… — парень из-за пазухе вынул небольшой мешочек. — У него чернянка началась, оттого «горит» он, — Гвэн оттянул брючину найденного воина и показал на чернеющую кожу. — В мешочке есть снадобье, которое нужно замочить в кипятке и давать ему пить. Слышишь? Зоя, очнись?
У той почему-то губы задрожали при виде почерневшей кожи. Странно. Чернянка, конечно, не простая хворь, но лечится. У девицы же аж слезы на глаза навернулись, словно хоронить собралась.
— Э-э-это же гангрена. У товарища лейтенанта гангрена… — начала шмыгать она носом. — Он же умрет, если срочно ноги не отрезать…
Со вздохом друид подвинулся ближе. Видно было, что девка вот-вот в слезы ударится. А известно, если женщина плачет, то лучше к ней не подходить. Ей же еще похлебку варить нужно.
— Зо-я! — громко и раздельно произнес парень, хватая ее за плечи и крепко встряхивая. — Зоя! Успокойся! Ничего плохого с ним не будет! Я его живо на ноги поставлю! Держи снадобье, оно обязательно поможет.
Она тут же вцепилась в этот мешочек с сушеными травами и кое-какими грибами, чтобы тело само чернянку побороло.
— Начинай варить похлебку, а я скоро приду…
-//-//-
Немецкий офицер, раскорячившись, осторожно шел по узкой тропке, протоптанной в глубоком снегу. Цель, покосившийся туалет из сосновых горбылей, виднелся в сорока — пятидесяти шагах, которые еще нужно было осилить. А попробуй, если тебе так живот прихватило, что никакой мочи нет.
— Сволочная страна, сволочные люди, не могли клозет в доме сделать… У-у-у-у, — шипел лейтенант Золлинген, еще на дороге начиная расстегивать китель. А последняя пуговка в этот момент, словно специально, застряла. Пришлось с мясом ее вырвать. — Дикари, настоящие дикари.
Все-таки удалось добраться туалет без потерь. Даже не закрыв за собой дверь, лейтенант влетел внутрь и одним движением застыл в «позе орла».
— Ох-х, — стонал он, оглашая окрестности стонами. — Как же хорошо… Сегодня же… нет завтра, прикажу теплый клозет сделать…. Ох, хорошо…
Через мгновение его мысль уже перескочила на другое — недавний разговор с камрадом из соседней роты о том, что каждый из них за службу получит в России участок земли. Тогда крепко они поспорили о том, где лучше ставить свое имение. Камрад про Белорусию говорил. Мол, там леса хорошие, а, значит, и охотничьи угодья знатные. Он же настаивал на Украине с ее плодородными землями.
— К черту эту охоту… Построю каменный дом с колоннами, заведу сви…
И тут в его горло уперлось что-то холодное и острое. Богатое воображение Золлингена тут же нарисовало ему огромный тесак с ярко красной ручкой, которую держал здоровенный комиссар-еврей в кожанке и огромной звездой на фуражке.
— Ты главный среди своих воинов? — вдруг прямо у его уха раздался спокойный ровный голос. Одновременно, острое лезвие еще ближе оказалось у горла. — Десятник? Сотник? Или тысяцкий голова? Отвечай?
По-немецки говорили коряво, с ошибками, но общий смысл вопросов улавливался.
— Да, да, я лейтенант вермахта Курт Золлинген, черт, то есть сотник, — лезвие было у самого горла, оттого и говорил он с большим трудом. — Что тебе нужно? Ты партизан? Диверсант? Ты же понимаешь, что в случае моей смерти солдаты тут камня на камне не оставят. Все разнесут, а что останется сожгут.
Захвативший его незнакомец молчал, что лейтенанту прибавило смелости. Он почти уже поверил в испуг русского, чувствуя, как лезвие ножа отошло от его горла. Осталось лишь дожать его.
— Генерал Бигнер пообещал за каждого немецкого солдата вешать по семь русских. За офицера будет повешено два десятка человек, — в последней цифре Золлинген приврал немного, решив повысить своюценность. — Понимаешь, что будет в случае моей смерти? Что ты молчишь? Здесь, вообще, никого в живых не оставят — ни старых, ни малых.
Золлингена уже «несло». Ощущение, что ему удастся выпутаться живым из этой передряги, превращалось в настоящую уверенность.
— Тебе лучше отпустить меня и сдаться. Тогда останешься жив. Я лично гарантирую тебе хорошее отно…
Неожиданно холодок металла вновь оказался у его шеи. Лезвие чуть чиркнуло по коже, заставляя царапину кровоточить.
— У-у-у-у-у, — еле слышно завыл лейтенант, чувствуя как его «выворачивает» снизу. Если бы уже не спущенные брюки, то был бы полный конфуз. — У-у-у-у.
От всего происходящего его охватил просто дичайший стыд, превзошедший даже страх смерти. Не дай Господь его, немецкого офицера, найдут со спущенными штанами и перерезанным горлом посреди этого дерьма. Это же прогремит по всей дивизии. А может и до его родных дойти…
— Ты слишком быстро говоришь. Я не все твои слова понимаю. Действие снадобья, которое позволяет нам разговаривать, уже заканчивается, — вновь раздался ненавистный голос этого русского. — Ответь, почему идет война? Зачем вы здесь?
Немцу бы не торопиться с ответом, подумать немного. Ведь, захвативший его был очень странен и совсем не походил на тех русских, которых ему доводилось встречать. Его вопросы казались вопросами иностранца, который издалека сюда прибыл и совсем ничего не знает. Но Золлинген
