Здесь, в низовьях Хуанхэ, зародилась некогда китайская государственность; здешние князья первыми попытались объединить Поднебесную после развала древнего царства Чжоу; здесь самое просвещенное население, самые мудрые министры, самый высокий жизненный уровень-и самый полный разброд мнений о том, какой порядок можно навести в Поднебесной, а какой-нельзя.
Южное царство Чу напоминает будущую Парфию, или Македонию времен царя Филиппа. Здесь энергичный и храбрый народ из вчерашних “варваров” освоил все плоды чжоуской цивилизации и готов взять судьбу Поднебесной в свои крепкие руки. Есть сила, есть отвага, есть вера в будущее, есть способность учиться новому-но нет тех качественно новых идей и методов, которые нужны для быстрого синтеза устойчивой общекитайской державы. Такие идеи изобилуют в Ци и в других мелких царствах Среднего Китая; бродячие мудрецы разносят эту завтрашнюю взрывчатку по всем землям, где звучит китайская речь и пишутся иероглифы; но почему-то правители Чу не торопятся проверить эти хитроумные планы, перестроить по ним свое и без того крепкое государство.
Обитателям Цинь живется трудней. Их дружно ненавидят, как “варваров”, просвещенные жители Востока; весь Юг-под властью враждебного Чу, а с Севера на Цинь давят могучие кочевники-тюркоязычные хунны из Великой Степи, чья удаль и боевое искусство не уступают доблести западных воителей-парфян. Поэтому жителям Цинь особенно нужна неиссякающая военная мощь; ради этого народ и знать готовы приносить большие жертвы.
Не диво, что еще во времена Филиппа Македонского при дворе циньского правителя Сяо-гуна появился гениальный и безжалостный к себе и другим министр Ян-потомок старой княжеской династии Вэй. Этот знал, что делать: надо превратить крестьянскую массу в трудовую армию и командовать ею так чтобы всякая вина была виновата, а всякая заслуга награждена. Такой новый стиль управления покончит с самовластьем аристократов: из вотчинников они станут офицерами, их заслуги и упущения будут на виду у начальства. Все государство превратится в безупречно эффективный механизм, управляемый свыше и не допускающий частной самодеятельности ни в экономической сфере (ибо купец-человек второго сорта, по сравнению с пахарем и солдатом), ни тем более в области политики: приблудных грамотеев, не согласных стать верными чиновниками циньского государя, следует казнить.
Таков был план реформы Вэй Яна; в специфических условиях княжества Цинь его удалось осуществить, хотя сам инициатор поплатился головой за свой неукротимый нрав. Вскоре последовали результаты: армия Цинь разгромила объединенные войска восточных княжеств, и тогда впервые циньский воевода приказал перебить десятки тысяч пленных, чтобы все в Поднебесной поняли-появился новый хозяин, спорить с ним неповадно. Затем правитель Цинь принял царский титул “ван” и перенес столицу на восток-в Саньян, ближе к сердцу древней страны. Позднее-в те годы, когда Пирр вторгся в Италию-войска Цинь проникли вглубь территории Чу и разорили столицу своего южного соперника. Вскоре последовала решительная победа Цинь над хуннами-это ученики победили учителей, ибо латная и лучная конница Цинь создана по хуннскому образцу, а пешие арбалетчики появились для отражения конных атак степняков.
Когда римляне впервые высадились в Африке, а царь Ашока подчинил своей власти восточное побережье Индии, циньский владыка Чжао Сян-ван ликвидировал выродившуюся династию царей Чжоу и сам принес публичную жертву Небу от лица Поднебесной: по китайским понятиям, только император имеет право на такие действия. Царь умер, но заявка сделана; остается закрепить ее железом, кровью и огнем. Последний тур войн за объединение Китая будет столь же разрушителен, как война Рима с Ганнибалом. Цинь одолеет всех соперников, создает могучую общекитайскую империю-и сразу же утратит лидерство в ней.
Известно, что империя создается длинным копьем и тугим луком; но нельзя успешно править ею, сидя в седле,-эту истину недооценивают полководцы и правители Цинь. Министр Ян был гением военной экономики; но мир требует иных средств, а народы Поднебесной жаждут мира, только ради него они готовы терпеть жесткую имперскую власть. Тем временем вездесущие последователи Конфуция учат народ и князей именно тому, как следует себя вести во время мира; в сущности, они проповедуют в Китае такую же “дхарму”, какой учит своих подданных и соседей индийский император Ашока. Проповедь Ашоки медленно овладевает умами индийцев; конфуцианство же давно укоренилось в Поднебесной, и свирепый политический режим Цинь лишь способствует дальнейшему росту популярности этого учения среди тех, кто не приемлет циньский милитаризм.
Когда волна крестьянских восстаний и солдатских бунтов разрушит недолговечную империю Цинь-тогда самые сообразительные лидеры повстанцев используют конфуцианские лозунги как общедоступную политическую программу, отнюдь не отбрасывая при этом великие административные достижения жестоких и талантливых объединителей Поднебесной. Новая империя Хань просуществует четыре века, оставив неизгладимый след в истории Дальнего Востока. Потомки будут приписывать это беспримерное долголетие трезвому крестьянскому рассудку Лю Бана, основателя дома Хань, и политическому гению его просвещенного и гуманного министра Чжан Ляна. Но сами отцы-основатели (в середине III века до н.э. они еще качаются в колыбелях) будут отлично сознавать, чем они обязаны своим беспощадным предшественникам-давнему циньскому министру Вэй Яну и достойным завершителям его дела: “китайскому Макиавелли” по имени Хань Фэй и “китайскому Ришелье” по имени Ли Сы, подготовившим державу Цинь к последнему бою за власть в Поднебесной.
Так вступает человечество в новую для него эпоху великих империй, которую потомки назовут Поздней Античностью. Характерно, что процессы этого рода протекают почти одновременно в разных регионах Земли, где сформировались некогда земледельческие цивилизации, и свершителями этих дел оказываются совсем непохожие народы-порою различающиеся не только по своему культурному наследию, но явно переживающие разные фазы исторического существования. Много ли общего у горожан Рима с сельскими земледельцами Цинь или с кочевниками-парфянами? Однако каждый из этих народов решает в своем регионе все ту же задачу: он объединяет весь окрестный мир в единую державу. Но почему прежде многоразличные этносы Средиземномроья, Индии и Китая никому не позволяли объединить себя военной силой на сколь-нибудь долгий срок, а теперь они вдруг соглашаются терпеть гегемонию Македонии, Рима, Цинь, воителей Маурьев или парфянских вождей?
Устойчивость любой державы определяется, в конечном счете, цельностью ее экономического базиса-то есть, степенью взаимозависимости хозяйственных укладов всех составляющих ее народов. Персия, Эллада и Македония жили бок о бок и притирались друг к другу в течение почти трех столетий-только после этого дерзкий замысел Александра увенчался неожиданным успехом. Римляне вступили в тесный контакт с Ближним и Дальним Средиземноморьем позже-в пору борьбы с Пирром. Пройдет еще более двух веков, прежде чем весь Средиземноморский мир успокоится под римской властью в эпоху Августа. И в Индии более чем двухвековой срок отделяет рождение первой крупной агрессивной державы-Магадхи-от формирования общеиндийской империи Маурьев. И в Китае торжество дома Цинь над всей Поднебесной завершает собою
