да к двери:
— Кто там?
А сам кумекает: «Кто ж там может быть? Собаки у порога, никого не пустят!»
Ну, осторожно растворил двери, глянул, а там Резвый и Байка хвостами виляют. Матвей головой затряс — чур, меня! Потом всё ж не выдержал, стал наглаживать собак. А те радёхоньки, языками Матвея умыли, поскуливают, тычутся в руки. А после за собой позвали. Мужик-то смекнул, что не зря зовут, пошёл без опаски. Идёт по лесу, рядом пара собак любимых, а позади вся свора, молча, сопровождает. Дошли до пенька, Резвый рыкнул. Смотрит Матвей, а там лежит доха собачья и малахай. Как во сне, сгрёб он одёжу и смотрит на своих провожатых. Те назад, к избе, и охотник за ними, а потом повернулись и в лесу растворились. Тут Матюху сон сморил. Утром очухался, глядь, одёжа на месте. Стал разглядывать доху, а она из шкур похороненных собак сшита. Вот и пятнышки знакомые! в аккурат такие у Резвого на загривке были. Уверился Матвей, что доха настоящая, и понял, что это подарок ему. Но не доходит до него — для чего ему доха? Вроде, одёжа у него справная. Ну, всё одно, взял, собак кликнул и воротился домой.
И пошли у него дела на лад! За что ни возьмётся, фарт ему катит. Матвей малахай с собой везде брал, даже летом. Встанет, бывало, на сенокосе, кваску испить, глазами шапку найдёт — возле неё всегда кто-нибудь да крутился из собак — и молвит:
— Резвуша бы сейчас там лежал.
Жена на это рукой махнула. И то сказать, боялась, что у него с головой нелады!
А к тому времени, о котором сказ, Матрёнке дюжину лет стукнуло. Порода Резвого и Байки расплодилась у них на подворье. Но девчоночка первую псицу всё помнила и больно любила душегрейку и малахай тятины. Натянет, бывало, на себя шубку, с головой укроется и лежит, не шелохнётся, закрывши глаза. И мнится ей, что пара собачья рядом вертится, дышит в лицо и повизгивает, ожидая выхода в тайгу. Слёзки невольные у Матрёны и покатятся.
Годик прокатился незаметно, поехал как-то Матвей на ярманку[74]. На двух розвальнях с сыновьями старшими. И Матрёнушка с ними напросилась. Расторговались хорошо, домой возвращались довольные, с наживой. Да на беду захромал пристяжной. Припозднились, конечно, уж и темень пала. А где ночь там, знамо, и волки. Стаей наседают, в округ взяли[75]. Хлещут мужики коней, а толку мало. Тут Матрёнка и закричи:
— Тятя, скидывай доху в снег!
Матвей не разумеет, чего дочка хочет. А она пуще надрывается:
— Скидывай доху, тятя, а то худо будет!
Тот не понял, но послушался, да и стряхнул доху на снег. В тот же миг по бокам саней появились Резвый и Байка, а с ними стая собак. Все псы, как на подбор ростом чуть не с лошадей! Волки взвыли да врассыпную.
Доехали, не спеша, до околицы Матвей и сыновья, собачкам покланялись в благодарность. А те повернули к лесу и растаяли в снежной позёмке.
— Эх, — говорит Матвей, — жалко доху! Присох я к ней, ровно к родной.
А Матрёна улыбается в ответ:
— Тятя, так вот же она, возле тебя лежит.
Глянул мужик, и вправду! Обрадовался, засмеялся, а потом призадумался. Как так случилось, что возвернулась одёжа назад? а дочка, будто мысли подслушала, молвит:
— На тебе, тятя, малахай был. Видно, на ком малахай, к тому доха и вертается!
«А ведь так и есть!» — подумал Матвей. С той поры он ещё пуще полюбил собачью шубу. Про тот случай с волками велел сыновьям помалкивать. Те, ясно дело, с пониманием отнеслись, держали языки за зубами. Но прошёл всё ж слушок меж народа, что охраняют Матвеев двор и его семью диковинные собачки. Ну, пошушукались да и замолкли. А тут в конце лета заглянул к Матвею гость нежданный, своячник[76] из соседней деревни, что золотишко мыть ходил. Под вечер как раз и постучал в окно. Ну, Матвей, знамо дело, баньку натопил. За стол сажает гостя дорогого, разговоры заводит. Тот и попечалился:
— Зятюшка, проводил бы ты меня до деревни, не ровен час, какой разбойник встренет меня!
— А что, — нахмурился хозяин, — али пошаливает кто?
— Да что-то на сердце неспокойно.
— Лады, — говорит Матвей, — проводим с сыновьями.
Сказано — сделано. Наутро и пошли они вчетвером, Матвей, своячник и два старших сына. Матрёна тот разговор не слыхала, но углядела, что тятя собирается, и в заплечный мешок сунула ему малахай утайкой. Подумала, что сгодиться может. Шли мужики ходко и к вечеру вышли к реке, здесь и решили заночевать. Только костерок запалили, тут и вышла к ним из лесу ватажка. Все бородатые, смотрят исподлобья, в руках у каждого орясина[77], а то и ножичек посверкивает. Матвей и спрашивает:
— По добру ли по здорову ли, мужики?
А главный ему и бормочет:
— Некогда нам турусы[78] разводить, выкладывай злато и весь разговор.
— Да какое злато? Откуда? Зятя вот провожаем, в гостях был.
Тут атаман озлился:
— Зубы мне не заговаривай! Знаем, какой куш у него за пазухой! Разоблачайтесь, а не то!
Матвей видит, дело плохо, но делает попытку ладом всё закончить:
— Взаболь[79] решитесь на смертоубийство? Грех ведь это!
Пришлые окружили мужиков и смотрят злобно. Ну, делать нечего. Матвей с зятем уговорились, золото разделить на части. В плохом случае хоть что-то спасти смогут. Ну, вот он в мешок и сунул руку, чтоб часть добычи отдать, а нащупал что-то мягкое. Глядь, а это малахай! Он его тут же на голову и напялил. Ватажники загомонили, засмеялись. А Матвей им вослед смеётся да руками машет за их спины. А там стоят Резвый да Байка со своею стаей. Колобродники как узрели их, так со страху и остолбенели. Резвый рыкнул разок на них, этого и хватило. Кинулись грабители врассыпную по кустам да оврагам, а подручники Резвого погоняли их малость для острастки. Своячник тоже в разум не сразу пришёл, рукой трясёт и бормочет непонятное. Матвей собачек свистнул и увёл в сторону. Радостно ему вновь встренуться с друзьями. Ну, побыл с ними, воротился назад и бает:
— Надо отдохнуть чуток да идти далее. Луна полная, провожатые верные, к утру дома у зятя будем.
Так и сделали. Довели своячника до избы родной, опосля в свою деревню назад ходко дошли. Матвей, как отдохнул малость, Матрёну спрашивает:
— Ты что
