шепнула, чтоб заглянул к ней в избу на разговор. Пойти пошёл, конечно, а что изрекать, не знает. А она и не спрашивает. Посмотрела ему в глаза да и молвит:
— Ай да Ивашка! Открылся, видать, тебе родничок с живой водой! Ты вот что, внучек, зазря никому о том не сказывай, а не то закроется бочажок и всем худо только будет.
Тут паренёк осмелел:
— Баушка, — спрашивает, — а вам той водицы принести?
— Принеси, — кивает, — сделай милость, дружок.
Ну, принес, конечно, Иван воды травнице и не раз, сам пользовал потихонечку. Ухаживал, слышь-ка, за родничком, чистил, когда надо, боковины подправлял. И что заметил. Днём вокруг бочажка ни тропки не видать, травка ровнёхонька и высоконька. А ночью явственно проступают стёжки — где поуже, где пошире, на каждого зверя своя. А ещё дивился, что никто, окромя него, тот бочажок не зрит. Ходят мимо люди, в шаге от водицы, и не ведают о том.
Пришло время, Ивашка оженился, Миловиду взял в дом. Не зряшно девка крутилась около! По тем временам жён старались постарше взять, работница, вишь, сноровистее будет. Прожили они долгую жизнь ладно. Миловида про воду знала, но ни разу мужа о том не пытала. Под старость лет захотел Иван открыть тайну живой воды, стал приглядываться к молодым. Глянет, вроде подходящий, поведёт его к ямине, а парнишка-то ничего не видит. Не показывается бочажок-то! Так и помер, никого к этому делу не пристроил. А камешек схоронил в лесу, недалёко от родничка. Говорят, что коли найдётся человек с чистыми помыслами, то покажется ему во сне этот камешек, а уж через него и на бочажок живой воды выйдет.
Может, кому из вас зелен-камень придёт во сне? Может, посередь вас найдётся такой человек? Ждёт-пождёт в тайге бочажок следующего хранителя.
Матвеев малахай
Сельцо одно было, сказывают, и жил там мужик, Матвей-охотник. Как-то далеко на Север ходил, года два его не было, и привёз оттудова двух щенят необычных. Шерсть чёрная, а глаза у обоих разного цвета — один тёмный, другой синий. Назвал пёсика Резвый, а псицу Байка. Почему Байка? Случай один вышел. У Матвея сынок народился весной, Егорушка. За ним дочка присматривала лет шести, Матрёнушка. А малой больно шумный был, не спит, бывало, покрикивает, угомон его не берёт. Матрёнка и так и этак его колыхает, а всё одно, кричит. Ну, как-то раз, слышат родители, что затих малец, и надолго. Подошли проведать, а нянька спит с ним да с псицей в обнимку. И стала чуть что, девчоночка эту псицу призывать:
— Иди, собачка, Егорку байкать[70].
Так и повелось после — Байка да Байка. Годка через три собаки вовсе поднялись, и Байка принесла четырёх кутят. Матвей, конечно, настропалялся[71], чтоб Резвый других собачек огуливал[72], а тот ни в какую! Токмо Байку приласкивал. И она, слышь-ка, токмо с ним любйлася. Верные друг дружке оказались. Потому Матвей шибко обрадовался приплоду. Да ещё вышло так, что два кобелька и две собачки женского полу. Мужик смекнул, что коль пары получатся, то развод бойчее пойдёт. В ту пору, вишь, почитай каждый охотился и собак на подворье числом до двадцати было. А чтоб хорошую собаку-охотницу выучить, не всегда получалось. Резвый и Байка на любого зверя ходили — и пушных брали, и волоков не боялись, и к медведю как подступиться знали, да и на птицу с ними охотился Матвей. И, знамо дело, своих щенов собачья пара всему обучала. Чуть погодя эти собачки большую цену имели, и потомки их заселили почитай всю округу. Ну, об этом сказ в другой раз будет.
Резвый службу свою знал хорошо, но ещё лучше он хранил верность тем, кого любил — Байке и Матвею. Остальных просто терпел, поскольку так велено было. Бывало, пойдёт Матвей на реку поудить, так и Резвый рядышком сидит и, слышь-ка, ежели рыба червя покусывает, тогда он или ворчит, или носом под локоток хозяина тычет — не спи, дескать! На сенокосе тоже под кустом ляжет настороже, поглядывает вокруг. Ну, а уж осенью или зимой они вовсе не расставались! Мужики-то трунили:
— Ты, Матвей, с Резвым чаще спишь, чем с хозяюшкой!
А тот ничего, ухмыляется в ответ:
— Обзавидуйтесь, мужики! Лучше моих собачек на деревне нету!
Всё складно катилось в их жизни, пока не нарвался Матвей на шатуна[73]. Пошёл осенью, как водится недалече, на реку рыбёшки надёргать, тут и вышел на него бирюк. На беду свою он собак не взял. Ну, видит, дело плохо. В руках топорик да уда.
Резвый вырвался из стайки, как почуял. И впервые в своей жизни лаял во всю мочь, когда до хозяина летел стрелой. Пока собак спустили, пока мужики подбежали, всё уж и кончилось. Резвый умён был. Вишь, медведь на задние лапы встал, как на человека пошёл, а пёс и вцепился ему в брюшину. Тот согнулся, Матвей метко в голову зверю вдарил топорком, да поздно…смял Резвушу шатун. Матвей в такую ярость впал, что почти на части мелкие изрубил тушу звериную. Весь в крови стоит и криком кричит бешеным!
Домой принёс друга верного, Байка взвыла так, что волосы дыбились у всех. Матвей шибко горевал, не ел почти ничего. А Байка не зажилась, за дружком ушла быстрёхонько. Матвей насильно кормил её сперва, а потом махнул рукой, бормоча:
— У самого сердце заходится, а уж тебе, знамо дело, куда как горше!
Так Байка и померла. Утром вышел Матюша во двор, а она у крыльца лежит, ровно спит, а глаза на окно избы смотрят. Похоронил их Матвей рядышком, хотя народ ворчал — виданное ли дело, собак хоронить! Но в глаза никто не насмелился сказать. В ту зиму Матвей на охоту пошёл, будто голый. Вроде есть рядом собачки неплохие, а всё ж таки не то. Ну, делать нечего, надо семью кормить, рухлядь добывать. Поохотился, а как домой засобирался, тут и вышел с ним случай. В ночь последнюю перед отходом снится ему сон. Будто идёт он по лесу, а рядом Резвый и Байка. Только дружки пушистые ростом почти по грудь ему. И так хорошо на душе у Матвея, что петь хочется. Он и запел! И от голоса своего пробудился. И слышится ему, что возле избушки вроде кто топчется. Подскочил,
