женщину темные глаза, со злостью сказала:
— Откуда вы знаете? Три месяца. Ровно три.
— Ну вот и славно. Время потерпит. Несколько дней еще можно.
— Отведите меня к врачу, пожалуйста. Я вас очень прошу.
Женщина не выпускала из своих рук легкий чемоданчик девушки, настойчиво приговаривала:
— Если так хочешь, пойдешь к врачу. Сама отведу, у меня есть знакомая, в городской больнице работает, хорошая женщина, рядом живет. Завтра заявимся к ней, все расскажем, а нынче пойдешь ко мне, переночуешь, чаю попьешь, выспишься, успокоишься.
— Куда вы меня ведете? — спросила Катя, шагая за женщиной по освещенной улице, обсаженной высокими тополями.
— Да в мой же дом, говорю тебе. Вон там за серым забором кирпичные стены. А рядом, в старинном доме с колоннами, как раз та самая докторша живет, про которую давеча сказывала, соседи мы с ней, двадцать лет как одна семья…
Катя покорно пошла.
В сумерках они пришли в квартиру Варвары Прокофьевны (так звали женщину в синем халате). Хозяйка торопливо накинула на седую голову чистый цветастый платок, метнулась от зеркальца к порогу, сказала своей гостье:
— Ты посиди тут, послушай радио, что ли, а я сбегаю к Марусе Ковалевой, к докторше. Она на дому с такими, как у тебя, делами не принимает, говорит, пускай, мол, в больницу приходят, так я насчет завтрашнего утра и договорюсь. Чтобы без талончика тебя приняла и без очереди.
Присев на старом диванчике, Катя молча кивала головой, соглашалась на все. Она почувствовала себя какой-то беспомощной и бессильной, чего раньше с ней никогда не было.
— Как зовут-то тебя? — спросила женщина, толкая дверь плечом, собираясь уходить.
— Катериной Блинковой. Катей.
— А меня Прокофьевной. Варвара Прокофьевна, значит. Ну, не скучай, я в один миг.
Время шло медленно. В чужой комнате, где-то в темном углу, размеренно постукивали часы. За окном подвывала собака, легкий ветерок тихо раскачивал открытую форточку.
Катя прилегла на диван и незаметно уснула.
Ночью Катя проснулась, беспокойно ворочалась на скрипучем диванчике и до самого утра не могла уснуть. Все думала, как теперь быть, как лучше сделать? Перебрала в голове все возможные варианты, готова была вскочить и бежать на вокзал, вернуться в поселок газовиков к девчатам, в свою бригаду.
«Что я, в самом деле, убиваюсь? Расскажу подружкам всю правду, и делу конец. И ребеночка сообща воспитаем, чего тут такого? Дело житейское, человеческое».
Но что-то удерживало ее на месте, она не торопилась поддаться новому чувству, будто спорила с самой собой.
«Вернуться брошенной и оскорбленной? — думала она. — Ни за что! Пусть лучше никто не знает о моем несчастье. Перенесу одна свою судьбу. Надо избавиться от ребенка, и все. Другие же делают так? Не я первая.
Она утвердилась в этом решении и на утро без колебаний пошла с Варварой Прокофьевной в больницу.
День был безветренный, в высокой синеве неба сверкало яркое солнце, щедро согревало землю, хотя оно уже не было таким знойным и жарким, как в летнюю пору. С приходом сентября в воздухе разливалась прохлада, с деревьев слетали желтые листья и, как ленивые птицы, привыкшие к людям, кружились над головой, опускались у ног на траву, на пыльные дорожки, утоптанные дворы и мощеные тротуары. Больница стояла в глубине тополевого парка, и Кате с Варварой Прокофьевной пришлось долго идти по широкой старинной аллее, вдоль высоких столетних деревьев. Кругом была тишина, только где-то насвистывали птицы и сухие листья шуршали под ногами.
Но вот и больница. Каменные ступени, тяжелая деревянная дверь. Длинный, пустынный коридор.
Катю ввели в кабинет и закрыли дверь, она оробела и растерялась, стала оглядываться по сторонам, будто боялась остаться одна. Из-за ширмы вышла высокая женщина с белым узким лицом, заулыбалась, прищурила голубые глаза, просто сказала:
— Проходите, пожалуйста. Вот сюда. Садитесь.
Катя взглянула на женщину, внезапно смутилась и покраснела. Бывает же такое на свете, случается как в сказке. Эта женщина оказалась знакомой Кате. Она часто приезжала в поселок газовиков, давала консультации в поликлинике и раза два проводила беседы с молодыми работницами. Катя ходила на эти беседы, внимательно слушала советы врача. Эту женщину звали Мария Ивановна, кажется — Ковалева. Точно же — Ковалева. Катя отчетливо вспомнила, как на дверях нового дома висело объявление: «Беседа врача Ковалевой: советы молодым матерям».
— Здравствуйте, — выдавила наконец из себя Катя, кивнула головой.
— Ну-ка, беглянка, рассказывай все по порядку, — сказала Мария Ивановна, усаживая перед собой смущенную девушку.
Катя виновато смотрела на Марию Ивановну, глаза ее повлажнели, верхняя губа нервно дергалась, покрылась каплями пота.
— Отставить слезы, держись молодцом.
Мария Ивановна разглядывала девушку.
— А мы, кажется, с тобой где-то встречались.
Девушка нерешительно кивнула:
— Н-не знаю. Ничего я не знаю.
Докторша дружески улыбалась.
— У тебя такие приметные лучистые глаза, что один раз увидишь, никогда не забудешь. Ты летом была на моей беседе. В поселке газовиков?
Девушка вытирала вспотевший лоб платком, закрыла лицо, молчала.
— В первом ряду сидела, у окна. Внимательно смотрела на меня, ловила каждое слово. Я тебя хорошо запомнила, ты мне очень понравилась. Такие лица редко встречаются. Так что же случилось?
Катя опять всхлипнула и поднесла платок к глазам.
Мария Ивановна улыбнулась, ласково похлопала девушку по плечу.
— Ступай за ширму, раздевайся.
После осмотра Мария Ивановна молча мыла руки, шумя и брызгая водой, а Катя тем временем одевалась, приводила себя в порядок, напряженно ждала предстоящего разговора. Вытирая сухим полотенцем каждый палец в отдельности, Мария Ивановна вышла на середину кабинета, прямо и открыто смотрела на Катю, не скрывая своего восхищения.
— Поздравляю тебя, красавица. На четвертый месяц перевалило. Процесс развивается идеально, все замечательно. И ты молодец на все сто процентов: крепкая, здоровая. Прекрасно родишь, подаришь миру человека и сама расцветешь, настоящей, полноценной женщиной станешь.
Катя в отчаянии замотала головой, сердито крикнула, сжимая кулаки:
— Я не хочу! Не хочу рожать, не имею права! У ребенка не будет отца, куда я денусь? Как буду жить?
Щеки ее пылали от возбуждения, в глазах сверкали слезы, она вся тряслась.
— Куда мне деваться? В речку с моста или на рельсы под поезд?
— Глупости говоришь. Успокойся и возьмись за ум, нечего распускать нервы.
— А вы помогите, не уговаривайте!
— Сколько тебе лет?
— Двадцать…
— Успокойся, умница, — погладила ее по голове Мария Ивановна. — Ты знаешь, чего добиваешься? Такая операция может навсегда лишить тебя материнского счастья. Когда с женщиной случается такое в первый раз, операция может стать роковой. Поверь мне, я двадцать второй год на этом месте, чего только не навидалась. Я знаю, с какой легкостью многие
