– гадать, в какую сторону и какой высоты метель сугроб наметёт, – у меня была лишь музыка, но за полтора месяца она мне опостылела.
Так и ей, наверное, надоело общество одной лишь Энолы Гай. А быть рядом не может никто, кроме Энолы и, например, меня.
Шагая в санчасть, я был на подъеме, но, взявшись за ручку двери изолятора, внезапно оробел. Смогу ли я объяснить свой поступок главе? Не решаясь зайти, я заглянул сквозь узкое дверное окошко.
Она лежала, закрыв глаза, слегка отвернув голову, и, судя по проводам от наушников-капелек, слушала музыку. С неё сняли повязки: темно-русые волосы до плеч, завивающиеся на концах колечками, частично закрывали лицо. Тонкая шея, ключицы, торчащие из ворота голубой медицинской рубашки, белизна гипса на левой руке. Кисти рук прикреплены к кровати фиксаторами.
Они боялись, что она нападёт на Энолу так же, как на главу?
На этом можно было бы и закончить: я увидел, что объект жива и от последствий моей первой помощи не страдает. Можно было бы спокойно возвращаться к своей привычной жизни.
Но она вдруг повела головой, и левый наушник выпал из уха.
«Сама она не может поправить, у нее привязаны руки».
Я оказался у кровати быстрее, чем эта мысль промелькнула в моей голове.
По дрогнувшим ресницам, нахмурившимся бровям, напряженным мышцам шеи, отвернувшим голову в сторону, я понял, что она знает о моем присутствии. Почему-то меня это позабавило: «Игнорируешь? Игнорируешь даже будучи в таком уязвимом положении?».
Рей не соврал – характер налицо.
– Я – Камел, – хрипло выдавил я: давненько мне не приходилось представляться кому-то. Прочистив горло, продолжил. – Я… Мы уже встречались, но, наверное, ты меня не помнишь.
Полный игнор. Из движений – одна лишь пульсация артерии на шее. Но я уверен: она вся внимание.
Я впервые видел её в нормальной обстановке: не в аварии или драке – и по привычке охотников отмечал особенности. У её темно-русых волос приятный платиновый блеск, на видной мне части лба две тонкие полоски свежих шрамов, и еще подживающие розовые рубцы покрывают плечи. На левой ключице целая дорожка синюшных следов от подключичного катетера, на пальцах загипсованной руки аккуратно подстрижены ногти. У нее приятные черты лица, прямые и придающие лицу строгий вид, но аккуратное девичье ушко, робко проглядывающее через волосы. И очень длинные ресницы, от которых залегает тень под глазами. У ресниц тот же, что и у волос, платиновый отблеск.
Шум из выпавшего наушника перестает доноситься: диск кончился. Почти минуту я стоял, разглядывая её, в абсолютной тишине и полнейшем игноре: и это меня крайне развеселило. «Я в курсе, что ты тут, но даже если я привязана к кровати, это не значит, что у меня нет права выбора. Я выбираю тебя игнорировать. Тебя не существует. Пшел вон».
Эта гордость показалась мне ужасно милой.
Достаю свой MP3-плеер, добытый на задании, разворачиваю накладные наушники. Если подумать, мне на пользу, что сейчас она привязана.
Протянув руку, осторожно отвожу упавшую на лицо прядь её волос за ухо: и, наконец, удостаиваюсь реакции. Гневный взгляд – до чего же глубокий серый цвет глаз! – прямо в душу.
– Я хочу дать тебе послушать другую музыку – эта, наверное, надоела? – говорю вкрадчиво, словно иностранке, и показываю наушники. – Я надену их на тебя?
Ни «да», ни «нет», ни «угу». Гнев в глазах сменяется недоверием.
– Нужно убрать волосы, чтобы не мешались. Я уберу?
Ни «да», ни «нет» – лишь неотрывно смотрит прямо на меня. Какое-то странное чувство свербит в груди, пока убираю прядь за ухо.
Охотник во мне привычно отмечает, что волосы у неё на удивление гладкие, а щека – прохладная.
Аккуратно надеваю наушники. То, как я над ней нависаю, навевает воспоминания о прошлой нашей встрече на этой кровати.
Девушка не шевелится, только внимательно и сердито следит за мной, словно из засады.
– Надеюсь, тебе нравится рок-музыка, – дружелюбно улыбаюсь я.
Конечно же, безответно.
Включаю песню, что была моей любимой, уставившись в ответ в эти серые глаза: никогда б не подумал, что гляделки могут быть такими весёлыми. «Слушай, упрямая ты бука, надеюсь, тебе понравится». Проходит десять секунд, двадцать, тридцать – трек доходит до припева – и, наконец, её взгляд смягчается. Похоже, альтернатива ей по душе. Она закрывает глаза и откидывает голову направо: видимо, в таком положении ей удобнее всего. А я, пока наблюдал за реакцией, думал: до чего же она изменилась. Конечно, я встретил её не в лучший момент жизни, но, если бы просто так встретил в коридоре, вряд ли узнал.
Прислушиваюсь: не слишком ли громко? Всё-таки её голова пережила много испытаний – не хотелось бы вызвать боль. Мельком смотрю на сиротскую пару CD дисков на тумбочке: судя по аляпистым обложкам, это было не самое интеллектуальное музло. Что ж, в плеере у меня больше музыки, чем в них вместе взятых, раз в сто. Усмехаюсь: «Теперь надолго хватит». Пытаюсь вложить плеер ей в руку, чтобы она могла перелистывать треки сама, как вдруг:
– У меня в сумке, – её голос заставил меня вздрогнуть от неожиданности, – был телефон. Он сломан?
Она искоса смотрит на меня: скорее испытывающе, чем враждебно. Пока я запоздало соображаю, что ответить, она вновь закрывает глаза и отворачивается:
– Вся моя музыка там.
Мне нечего ей ответить, и она не произносит больше ни слова. Пальцы загипсованной руки обхватывают плеер, и я автоматически отмечаю, какие крошечные у неё ногти, по сравнению с моими. Потоптавшись беспомощно ещё полминуты, ухожу. Она не окликнула меня, да и, в общем-то, зачем.
Чувство какое-то смешанное. Точно понятно лишь одно – последней эта встреча точно не станет.
И голос у неё не такой высокий, как я ожидал.
Глава
Время обеденное: Энола Гай должна отправиться в столовую – поесть сама и принести обед своей подопечной. Это значит, что у меня есть минут пятнадцать, чтобы тайком взглянуть на артефакт, укрытый в дальней палате.
Я могу приходить и официально, но пока предпочитаю без лишних глаз. Всё оказалось несколько сложнее, чем было запланировано.
Она всё ещё выглядит болезненной, хотя смело идёт на поправку. Раны затягиваются, синяки рассосались, скоро можно будет снять гипс. Серьёзных повреждений скелета или внутренних органов нет: просто чудо, учитывая, что с ней случилось.
Как ни посмотри, на Крушину она нисколько не похожа. С другой стороны, с чего им быть похожими – это тело другого человека. Тело Крушины разошлось на молекулы.
Судя по докладам Энолы Гай, «Авионика», пришедшая в
