горохом, – жаловалась иногда Зоя.
– Выброси ты его. Зачем он тебе нужен? – говорила Татьяна.
– Ну как же? Нельзя. Все-таки животина. Да и дочка его любит…
Из комнаты в коридор вышла никогда не здоровавшаяся с соседями двенадцатилетняя Ирочка, неся на руках, как маленького ребеночка, здоровенного белого кота. Это создание божье лежало у нее на руках, умиротворенно поджав лапы. Круглые зеленые глаза безразлично уставились на Татьяну.
«Сволочь», – подумала Татьяна.
– Золотце ты мое, – пропела Зоя, взяв его за туловище под передние лапы, так что задние лапищи безвольно повисли на манер хвоста.
Она прижала кошачью морду к своей щеке, а затем нос к носу. Татьяна невольно поморщилась.
– Зачем нам другой мужчина нужен? Есть у нас мужичок, – пропела Зоя следующий куплет. – Если тебе не трудно, то возьми его к себе, ему без людей тяжело. Деньги на телячьи почки я тебе оставлю. Кроме них он ничего не ест…
Зоя с дочкой уехала, а Татьяна перенесла к себе домой кошачий туалет вместе с его владельцем. Ее дети были довольны, да и сама Татьяна целых два часа радовалась, пока младшенькая не подбежала к ней и не сообщила:
– Мам, а в коридоре кто-то воду пролил.
От лужицы, растекшейся около обуви, отходили мокрые следы кукольного размера, которые могли принадлежать только белошерстому бандиту. Он, развалясь в кресле, вылизывал лапы. Татьяна вытащила веник и по старой сельской привычке со всего маху огрела зассанца. Кот взвился пружиной, тенью метнулся под диван, и следующие две ночи Татьяна регулярно просыпалась от громкого в ночной тиши заметающего скреба когтей. Туалет и кот были перенесены назад.
По пропитанному влагой ковру, зажав нос, Татьяна регулярно заходила в Зоину квартиру, держа в правой руке веник. Она укладывала в опустевшую миску новую порцию почек, подливала водички и находила нетронутый туалетный песок. Временами безответно покрикивала на кота:
– Ты где гадишь, сволочь?
Кот с интересом позыркивал на нее со шкафа или из-под трюмо и с каждым днем все больше дичал. Он лазил по шторам, по обоям, разодрал все газеты, лежавшие на журнальном столике… а накануне приезда хозяйки добрался до кастрюли, где Зоя забыла оладьи. Кот стаскивал ссохшиеся лепешечки на пол и рвал, рвал, как будто на каждой был выжарен портрет его надсмотрщицы. За этим занятием его и застала хозяйка.
– Ах ты, мой миленький! – прямо с порога запричитала Зоя, протягивая руки к коту, опасливо отстранявшемуся от нее.
– Пришлось его немного повоспитывать. Хулиганил, – пояснила Татьяна. – Так я и не нашла, где он у тебя гадит.
– Натерпелся, – сказала Зоя, проходя в комнату под чипсовый хруст кусочков оладий.
Кот перекочевал на руки Ирочке. Зоя открыла шифоньер и там на своих лучших кофтах обнаружила то, что безрезультатно искала Татьяна.
«Вот сволочь. Убила бы за такое», – подумала Татьяна.
– Бедный ты мой, никогда тебя больше не брошу, – жалостливо прошептала Зоя.
А кот, возлежа ветошью на руках у Ирочки, смотрел на всех них абсолютно бесчувственными зелеными глазами.
Храп как семейное бедствие
«Все козлы когда-то были козлятами, а если припомнить – так даже Иванушками…»
Как Алла его любила! С ума сходила, по ночам рыдала, если увидит со своей подругой. А он, высокий голубоглазый брюнет, на нее – ноль внимания. Помог случай, когда столкнулись на дискотеке. Он извинился. Познакомились. Потом проводил до дома.
Промелькнули безумные ночи свиданий. Отзвучал марш Мендельсона и крики «горько», и вот спустя два десятка лет ее принц полысел, потолстел… Да в придачу к неотвратимым приметам старости обзавелся еще и изводящим душу храпом…
Он опять пришел домой за полночь. Алла сидела на кухне и не вышла, когда хлопнула входная дверь. Резко стукнули слетевшие с ног ботинки.
«Хорошо нажрался», – определила Алла. Послышались громкие шаги, грохот раздвигаемого дивана, знакомый скрип пружин, когда-то волновавший сердце, но теперь приносивший лишь облегчение.
«Наконец-то лег, – подумала Алла. – Пусть уснет покрепче, и тогда я пойду»… Часы нервно пикнули один раз.
«Уже час, завтра на работу», – забеспокоилась она, быстро умылась, накинула ночнушку и прошла в спальню.
Муж крепко спал. Он, раскинув руки, лежал на спине и храпел. Его храп напоминал жужжание шмеля, посаженного внутрь стакана. Шмель метался где-то в районе подушки. Он издавал высокотональный гул, сквозь который слышалась тонкая вибрация крылышек. Взлетит на секунду-другую, на секунду-другую успокаивается. Опять взлетит, опять успокаивается. Но в отличие от шмеля этот человеческий экземпляр издавал куда более громкие звуки.
«Черт бы тебя побрал, – подумала Алла. – Надо постараться заснуть». Она отбросила в сторону руку супружника, привычно ткнула его локтем под ребра и легла рядом.
Благоверный что-то пробормотал, почесал ногой ногу, и шмель исчез. Возникло стартерное тарахтение двигателя их автомашины. Процесс этот в отличие от метаний шмеля шел беспрерывно.
«Когда ж у тебя аккумулятор сядет, – забеспокоилась Алла. – Когда ж этот кошмар закончится? Неужели он сам ничего не чувствует? Изверг!» Она приподнялась, уперлась двумя руками в бесчувственное тело и перевалила его на бок.
Из мужниной носоглотки раздались звуки, похожие на рокот металлической лебедки, накручиваемой на барабан, сквозь который пробивался цокающий стук стопора.
Пронзительные взгляды на храпуна не наносили тому никакого вреда, тычки под ребра уже не вызывали ответной реакции. Алла вспомнила о тяжелой чугунной сковородке…
Внезапно на кухне басисто загудел холодильник, подаренный еще на свадьбу. Уж сколько лет Алла твердила: надо поменять эту колымагу, работавшую так, что дрожал пол и звенела посуда. Без толку. Но в этот миг Алла мысленно его поблагодарила. Холодильный агрегат своим ровным рокотом заглушил пронзительный храп мужа. Стало легче. Алла закрыла глаза. Но только показались первые миражи надвигающегося сна, как холодильник умолк… Спать расхотелось.
«Мог бы постараться не храпеть, – размышляла Алла. – Подлечился бы в крайнем случае. Неужели нет никакого лекарства?.. Но, с другой-то стороны, бедный, как он изменился. Работает день и ночь. Конечно, тяжело ему. Пьет же не оттого, что ему хочется, а потому что надо с тем, с другим договориться. Иначе дело не сдвинется. Ради нас старается».
Раздались всхлипы и постанывания, перемежаемые внутриутробным клокотанием. Будто маленький шаловливый чертик, каким-то непостижимым образом пробравшийся мужу в живот, взахлеб смеялся над Аллиными переживаниями. Но она, наперекор подначиванию нечистой силы, наклонилась над ним, уставшим, и поцеловала его в слегка колючую щеку.
Словно испытав снисхождение благодати, муж перешел на спокойное сопение, похожее на осторожные вдохи-выдохи через свисток. Эти скромные милицейские сигналы очень скоро усыпили Аллу. И ей приснилось, что она опять
