Вступительное слово
Термин «мужская проза», родившийся в русской литературе на излете прошлого века, в полной мере подходит для определения характера настоящего сборника. Трезвый взгляд на жизнь сегодняшнего российского общества выгодно отличает автора, отнюдь не стремящегося скрыть серые будни обитателей панельных домов российской провинции за романтическим постмодернистским флером несуществующей реальности.
Эти рассказы впитали лучший опыт русских и советских авторов. Сборник открывается почти искандеровскими воспоминаниями о больничных буднях, а следя за жизненными перипетиями провинциальных пенсионеров, рабочих и военных, читатель несомненно почувствует ироничные чеховские нотки, строгую механику платоновского текста и хармсовский сюрреализм вполне реальных историй.
Проза по-хорошему кинематографична и не лишена своеобразной внутренней живописи. Неприглядная сцена, на которой разворачивается основное повествование – плацкартные вагоны, цеховые курилки и приемные покои районных больниц, – становится красочной театральной декорацией, умело оформленной талантливым художником.
Достоинство автора этих простых историй – в тонком чувстве культурной границы, остром ощущении пределов дозволенного. Играя на самом краю общепринятых норм, автор не скатывается ни к пошлости, ни к непристойности, вовремя опуская занавес и расставляя необходимые точки. А именно непростое умение вовремя сделать паузу всегда отличало умелого автора от неопытного дилетанта.
Иван Лыкошин,
член Союза писателей России,
Москва
Пески
Что бы там ни говорили о зове романтики, но все приехали на Крайний Север за деньгами, чтобы когда-то, года через три, не больше, уехать домой богатыми, обеспеченными. Крайний Север – край суровый. В конце сентября почва скрывается под снегом, который сходит где-то в мае. Но год на год не приходится, и снег может выпасть еще в середине июня. На Крайнем Севере даже земли нет, вместо нее – болотные торфяники и песок. И по натуре своей живут здесь временщики – песочные часы, отсчитывающие время до отъезда. Но деньги ускользают, богатства северных болот засасывают, начинает пугать зыбкость человеческой жизни на родине, и часто момент отъезда приходит лишь с наступлением пенсии или других возрастных обстоятельств.
Байки с больничной койки
Пути перехода в мир иной неисповедимы… но случаются и промежуточные остановки. Одна из них – кардиологическое отделение больницы. Такое есть даже в северном сибирском городке, где, по всеобщему народному поверью, живут люди здоровее медведей, загребающие лапой из нефтяной реки бесчисленную добычу. Заглянем…
На лестничных клетках сильно пахнет паленым табаком. Больные дымят, как паровозы. В коридоре, на стенах салатного цвета, – картины юных художников. Много мягкой мебели и живой зелени. В холле раздается глас телевизора. От процедурного кабинета веет тошнотворными запахами лекарств.
Лечебный процесс похож на производственный. На больничной койке лежат человеческие заготовки. Их протыкают иглами, добавляют присадки в виде таблеток, прессуют физиопроцедурами и контролируют качество. Как и на производстве, брак случается, но больные стараются об этом не думать, а врачи не беспокоятся. Реанимация рядом да и до морга недалеко…
«Болтливость сродни желудочному расстройству – изменилась среда, и понесло…» – прочитала санитарка в самом начале тетрадки, найденной ею под кроватью недавно выписавшегося больного. На обложке было жирно выведено: «Сергей». «Имя, – рассудила она. – Пациент, скорее всего, не вернется. Ну-ка, что он тут настрочил?..»
***
День первый
«Принимая форму тела, подо мною койка пела…»
В пятикоечной палате было еще трое: Николай, Анатолий и Тимофеич. У каждого на тумбочке своя книжка «Вор в законе».
Первый диалог между Николаем и Анатолием, скорбный смысл которого я постиг очень быстро:
– Давай отдохнем?
– А что ночью будешь делать?
– Под уколами заснем.
Через некоторое время и я стал таким.
Рядом лежал пенсионер и бывший донор Тимофеич. В его вены вливалась светлая жидкость из двух здоровенных бутылей. Он сделал вывод:
– Ухаживай за землей, и та даст урожай. За человеком присматривай, и он будет жить, как положено.
Зашла санитарка и, глядя на меня, произнесла:
– Что-то и молодые нынче болеют.
– Раньше начнешь, раньше кончишь, – пошутил я.
– Да не дай бог. У меня муж в двадцать девять лет умер. Оставил на меня двоих детей, – ответила она и ушла.
Мне уже почти тридцать три. Я задумался о том, что вступил в возраст, когда умирают…
Спящие проснулись. Николай посмотрел на Тимофеича:
– Вот твои банки закончатся, и сыграем в «тысячу».
Тимофеич приоткрыл шире краник своей капельницы и вскоре был свободен. В центре палаты мужики установили столик и эмоционально зашлепали картами, сдабривая игру крепкими выражениями.
Зашла уборщица и всех выгнала, предварительно заставив уложить стулья на кровати. В отделении пол драят дважды в день так, что он блестит, как лысина.
– А ну-ка, Николай, дай-ка мне мужика, – степенно проговорил Анатолий.
Мужиком оказались сигареты с соответствующим названием. Сколько этих «мужиков» искурилось в кардиологии – не сосчитать.
Анатолий и Николай сдружились. У них, прибывших на Крайний Север семнадцать лет назад, много общего. Они взяли сигареты и вышли.
Вот и моя первая капельница. В вену с легким холодком втекает лекарство. Рука постепенно немеет. С надеждой смотрю на уровень жидкости в бутыли. Когда же она кончится? Кстати, здесь же, на этаже, «откапывается» после очередной пьянки сам главный врач городской больницы. Приятно и спокойно лежать в такой компании.
Первый обед.
– Котлеты из красной рыбы, вкусные! – прокричала на весь коридор повариха.
Они действительно вкусные, но многие мужики рыбную котлету восприняли как личное оскорбление. Видимо, устали они от рыбных дней социализма.
Из окон видны манящие силуэты городских пятиэтажек. Гардероб закрывается в два часа дня. Бывалые больные прячут одежду в палате, надеясь на самоволку.
Объявлен карантин по гриппу. В четыре часа дня закрылись двери для посетителей. Вечером близкие, разделенные стеклом двери, кричали…
***
День второй
«Кажется, что уж тебя-то природа пощадит. Болеют и страдают другие. Но приходит время, когда понимаешь, что и ты из их числа…»
Николай прочитал статью про известного в городе начальника и заговорил:
– Знал я его. Седой – между собой звали. Любил выпить. Зимой на аварии на нефтепромыслы неизменно приезжал с сумкой, полной водки, колбасы и хлеба. Бригада замерзнет, он ее к машине отзывает: «Ребята, выпейте, закусите». А бывало: звонит пьяный на куст* часов в двенадцать ночи, и давай ругаться. Мы телефонную трубку положим на стол и ждем, когда успокоится. Слышим, замолчал. Поднимаем трубку, говорим: «Хорошо, исправимся» – и до свидания. Да, чего только не было.
Зимой подъезжаю к тридцатому кусту. Смотрю: скважина
