дело необычайной трудности. Нужно было, как правило, прежде показать и раскрыть, а потом назвать новый предмет или ввести новое понятие. История путешествия Почемучки должна была стать, таким образом, и историей развития речи читателя-малыша, стать языковым университетом ребенка. Начать книгу с тем запасом слов, который есть у трехлетнего малыша, то есть приблизительно с двумястами, а закончить, расширив его познания до тысячи слов, — такова задача развития речи в книжке о путешествиях Почемучки.
И, однако, житковская энциклопедия не оказалась только энциклопедией. Она оказалась своеобразным художественным произведением, которое, конечно, ребенок не сможет прочесть (или прослушать) всё сразу, но которое он стремится читать всё далее и далее, благодаря внутренней динамике, внесенной Житковым в свое повествование. И хотя первоначально издательство задумывало книгу так, чтоб текст был дополнением к рисункам, оказалось, что не текст стал дополнением к многочисленным картинкам, но картинки превратились в пояснение текста.
Вот почему эта энциклопедия Житкова несет в себе и некоторые свойства увлекательного романа, вот почему возникает желание читать ее как роман о Почемучке.
Болезнь и смерть
И став профессиональным писателем, Житков сохранял самобытное своеобразие в быту. Его ленинградская квартира, в которой он прожил около десяти лет, имела весьма характерную физиономию, напоминая уютный, несколько старомодный быт русских культурных интеллигентных семей 1890–1900 годов. Сам хозяин умел придумывать своеобразные затеи, придававшие этому уюту отпечаток душевного радушия.
Сам Борис Степанович и в гости ходил также по-особенному. Ездил он в гости на целый день. Приедет к часу дня и остается до двух-трех ночи. Если у хозяина были дела или занятия в городе и он хотел их отложить, Борис Степанович сам энергично выпроваживал хозяина за дверь и оставался ожидать его возвращения, попивая чай с коньяком и читая книжку, размышляя и даже работая.
Любимым гостям Борис Степанович давал читать свои новые произведения. Помню целую эпоху, когда он давал читать новые куски «Виктора Вавича». Это были тетради, сшитые из больших листов бумаги, исписанные в две колонки почерком резким, не очень разборчивым. Передав рукопись, он садился напротив, в молчании и со вниманием наблюдал выражение лица гостя, изредка заглядывая в страницу для проверки. Затем он начинал «допрос», внимательно выслушивая каждое сказанное о рукописи слово.
В 1934 году Житков переехал в Москву. Но он продолжал часто наезжать в Ленинград, так что у ленинградцев было такое чувство, что он никуда и не переехал, а просто на время уезжает из города.
Он начал болеть. Говорить о своих болезнях он не любил и все как-то отшучивался.
Из Ленинграда он писал 14 августа 1937 года одному из своих друзей:
«Не хочу вам описывать, в чем именно дело, чтоб вас не рассмешить, но мне временами не до смеху, честное слово! Болеть я не умею, ибо никогда после детства моего ничем не болел. А вот сейчас попался в ловушку. Но если я из нее вылезу, то у меня столько проектов, как у всякого больного. Даже смешно. Как у школьника или заключенного в узилище. Но я знаю, как это, черт возьми, проходит, как человек получает свободу, и все те помехи, что мечта услужливо отставляла в тень, все они выставляются в жизни на солнечный свет и стоят, как столбы, о которые неохота ушибаться. И уже походка не та, что в мечтах».
Вскоре он снова уехал в Москву.
«В комнате его в Москве, в Оболенском переулке, — рассказывает Б.А. Шатилов, — всегда бывал народ: поэты, прозаики, редакторы, художники, люди самых разнообразных профессий. Борис Степанович в скромной куртке, сшитой руками сестры — профессора химии, сидит за столом; перед ним стакан густого, крепкого чаю; он курит папиросу за папиросой и горячо доказывает, впиваясь живыми серыми глазами в Своего собеседника — редактора или художника, что журнал делать или рисунки нарисовать надо так-то и вот почему».
И действительно, Житков умел учить людей работать. Он был необычайно талантливым редактором, с неистощимой изобретательностью, с организаторским дарованием. Стоило ему взять в руки чужое произведение, и он сразу мог сказать, что нужно сделать, чтоб оно стало замечательным. Бывало, он возьмет и сам перепишет за автора всю вещь, а бывало и так, что он не только покажет, как сделать, но и научит автора, как самостоятельно находить правильную дорогу в работе.
— Знаете, как надо работать с начинающими писателями, — сказал он как-то. — Вот приходит к вам молодой паренек и говорит, что он хочет роман о венецианском доже написать. А вы его попросите, чтоб он вам начал рассказывать, как он себе этот роман представляет. И слушайте внимательно. И вот вы заметите, что все, что он о доже говорит, совершенно вздор и ерунда, а вот, когда он там где-нибудь начнет рассказывать о том, как в Венеции плотничают, вы сразу почувствуете, что вот это дело он понимает. И вместо книги о дожах пусть он вам книгу о том, как плотничать, напишет, и окажется, что это дело он знает и любит, и книжка получится настоящая.
Несмотря на болезнь, Житков продолжал работать, собирался писать книгу о скрипке, задумывал роман для взрослых, хотел написать уже не энциклопедию, а настоящий увлекательный роман для четырехлетних и работал над большой книгой, которую он много лет мечтал написать, — «Историей корабля».
В самые последние годы жизни он горячо интересовался рыболовством и постройкой деревянных судов. Он со вниманием следил за новой научной литературой по деревянному судостроению.
Он хотел построить свое особое судно — деревянный бот с мотором, — которое должно было бы существенно изменить все рыболовецкое хозяйство Черноморья. Он мечтал поселиться в домике на берегу Черного моря, заняться изучением современного рыболовства и затем начать техническую реорганизацию Черноморского рыболовецкого флота.
Но прошла одна болезнь и пришла другая.
В конце лета 1938 года я пришел к нему на Оболенский.
Он лежал в кровати. По обыкновению, по-прежнему он начал рассказывать о своих делах и планах, показывал свои новые произведения (некоторые из них вышли после его смерти), говорил о большой задуманной им «Истории корабля». Рассказал о том, как был в гостях у Максима Горького. Жаловался на врачей. «Я теперь сам себя лечу», — сказал он.
19 октября 1938 года Борис Степанович Житков умер.
* * *
За сообщение биографических сведений о Б.С. Житкове автор приносит благодарность родным писателя: В.М. и В.С. Арнольд, А.С. и Т.Б. Житковым и Н.С. Муромовой, а также С.М. Пресс.
