– Стойте. Пусть никто не двигается с места.
Старуха холодно взглянула на него.
– Те, кто сидит у нашего очага, – произнесла она своим холодным, бесстрастным голосом, – могут ничего не бояться, каким бы образом они к нам ни попали.
И, повернувшись к воинам, бросила:
– Уходите.
Последующее молчание колдуньи, неподвижно сидящей в позе идола и как-будто не замечавшей присутствия чужеземцев, не было приятно Пьеру. Надо было начать беседу.
– Эта молодая девушка, – сказал он, указывая на Ванду, – хотела тебя увидеть.
Иенг, чуть-чуть повернув голову, взглянула на Ванду и проговорила:
– Она красивая.
Ванда улыбнулась прямолинейности комплимента.
– Я хотела с тобой познакомиться, Иенг. Мне много рассказывали о тебе.
Лицо Иенг оставалось таким же безучастным. Плечи ее дернулись от кашля.
– Кто может интересоваться такой старухой, как я?
– Все, – ответила Ванда и, решившись на прямую атаку, добавила: – Разве не ты царствуешь над этой страной?
Какой-то огонек мелькнул в единственном глазу колдуньи и моментально погас.
– Что я могу сделать? Взгляни на меня. Я уже давно вижу смерть, зовущую меня.
И она снова забилась в длительном приступе кашля.
Ванда, охваченная жалостью, сделала по направлению к старухе несколько шагов, но восклицание Пьера отвлекло ее мысли в другую сторону.
– Смотрите, Ванда, и здесь доисторические предметы.
Позади тлеющего очага было устроено подобие алтаря, на котором лежали в правильном полукруге кремневые топоры, молотки и различные кости. В центре полукруга возвышался, слабо поблескивая от неровного огня, череп, казалось, глядящий на происходящее своими пустыми впадинами.
Ванда, внимание которой до сих пор было занято исключительно колдуньей, рассмотрела на закопченных дымом стенах развешанные меха животных, какие-то черепа с громадными рогами, слоновьи уши, высушенные руки обезьян, стрелы, луки.
– Зачем у тебя это? – обратилась она к Иенг.
– Так. Мы собрали их в горах, – спокойно и равнодушно ответила старуха.
– Но зачем они на алтаре? Вы им поклоняетесь?
– Это до-монг[7]. Отцы наших отцов делали так. Мы следуем их примеру.
Ванда взяла старуху за руку.
– Скажи мне, кто главная у вас в стране? Разве не ты?
Иенг, видимо, уклонялась от прямого ответа.
– Мы поклоняемся всему, что выше нас, сильнее нас – огню, грому. Ты об этом спрашиваешь?
– Нет, – настаивала Ванда. – Я говорю о другом. Я говорю о религии и о том, что каждый год все женщины племени мои собираются вместе и идут куда-то в горы. Куда вы ходите? Почему только женщины?
Опять на один короткий миг изменилось что-то в бесстрастном выражении лица колдуньи, но она ничем себя не выдала и ответила прежним спокойным тоном:
– Я не понимаю тебя. Совсем не понимаю, – и вновь начала задыхаться от хриплого кашля.
Пьер не выдержал.
– Я же говорил вам, Ванда, что от нее ничего не добьешься.
Ванда, вспомнив слова отца Равена: «Религия, в секрет которой не может проникнуть ни один мужчина», сказала Пьеру:
– Вы правы. Пойдемте назад. Посмотрите только, на месте ли лошади.
Она сделала вид, что идет вслед за Пьером, но как только он вышел, повернулась и быстро подошла к старухе.
– Иенг, ты и мне одной ничего не скажешь?
Теперь на нее смотрело совсем другое существо. Лицо стало осмысленным, а глаз пытливо и умно разглядывал девушку.
– Тебе? Тебе одной?
Но глаз вдруг снова потух, а на лицо надвинулась безразличная старческая маска.
– Слышишь, тебя зовет твой мужчина.
Со двора доносился нетерпеливый голос Люрсака:
– Ванда, где же вы?
Молодая девушка зашептала скороговоркой:
– Если я приду через два дня к закату солнца, увижу ли я тебя?
Старуха, посмотрев на нее, коротко бросила:
– Быть может.
Не заметив странной улыбки ее тонких губ, Ванда вышла из хижины.
Глава 10
Отец Равен заканчивал службу. Молящиеся один за другим стали выходить из часовни. Ванда и Пьер, выйдя последними, остановились у входа, ожидая священника.
Когда он подошел к ним, Ванда спросила:
– Ваш курьер вернулся с 28-го поста? Ну? Какие новости?
– Они думают, что Редецкий направился к западу и оттуда южной дорогой доберется до поста. Я лично считаю это вполне допустимым. Сведения, доставленные моим третьим курьером, в известной степени подтверждают это.
Беспокойство Пьера возросло. По некоторому смущению, старательно скрываемому священником, он определил, что положение гораздо серьезнее, чем отец Равен хотел представить Ванде.
– Подумайте сами, отец Равен, – сказала Ванда, – ведь Мишель должен был возвратиться еще три недели тому назад. Нужно же что-нибудь предпринять, на что-нибудь решиться.
Миссионер кивнул в сторону гор.
– Мы могли бы добыть сведения. Есть один человек, который должен знать о Редецком, но до него нам не добраться.
Пьер моментально догадался:
– Вы говорите об Иенг?
– Иенг? – подхватила Ванда. – Но ведь мы видели ее позавчера.
– Как? Где? – изумился миссионер.
– Мы были у нее в деревне. Я даже разговаривала с ней.
– Боже мой! Какое безумие! Вы одна решились на это?
– Я была не одна. Меня провожал Пьер.
И она подробно рассказала о своем посещении Иенг, описав маленькую умирающую старуху, воинов, хижину с ее странным алтарем. Миссионер сразу загорелся.
– Череп? Вы рассматривали череп?
– Ну, нам было не до этого. Нашей главной целью было заставить Иенг говорить.
– Ах, так. Да. Ну и что же, удалось?
– К сожалению, нет. Впрочем, ваше описание Иенг, как могущественной повелительницы, от взгляда которой содрогается и трепещет все окружающее, явно не соответствует действительности.
Люрсак поддержал Ванду:
– Да, только с очень пылким воображением можно наделить эту старую нищенку тем таинственным и злобным обаянием, о котором вы говорили.
Миссионер ничего не ответил.
По пути к дому священника они остановились на минуту возле хижин, в которых жила паства. Женщины толкли рис, ритмично постукивая пестами, а вокруг них копошились голые ребятишки, высыпавшие наружу и окружившие отца Равена, с веселым смехом цепляясь за длинные полы его одежды.
