«Какой еще ад?» — подумал Генри. Но теперь хоть понятна связь с «Божественной комедией»: Вергилий проводит Данте сквозь ад и чистилище, а Беатриче — сквозь рай. Для таксидермиста с замашками литератора вполне естественно увести персонажей от его повседневной рутины. И конечно, они будут говорящими животными.
Рядом с необычной парой Генри заметил три листка, скотчем прилепленные к стене. На каждом был обрамленный текст:
Сограждане!
Большая обезьяна скверного нрава.
Взгляд, голос, хвост и походка свидетельствуют о коварстве.
Упрямо цепляется за жизнь.
Характеризуется асоциальным поведением.
Уродлива.
Осторожно!
Большая обезьяна с цепким хвостом
и нелепой пасты, которую пытается скрыть
посредством бороды. Вяла и неповоротлива.
Внешне угрюма. Невыносимый голос.
Вероломна.
Внимание!
Большая черномордая бородатая
обезьяна. Толстая и грузная.
Длинный хвост с голым кончиком.
Походка неторопливая, размеренная.
Голос громкий, хриплый, нестерпимый.
Характер тяжелый.
Склонна к жульничеству.
— Это из вашей пьесы? — справился Генри.
— Да. Афишки. Когда Беатриче произносит монолог, они проецируются на черный задник.
Генри взглянул на листки:
— Похоже, обезьяна редкого вида?
— Вовсе нет. Позвольте показать вам сцену.
Не сомневаясь в согласии гостя, таксидермист зашелестел бумагами на конторке. Из вежливости Генри не возразил. Кроме того, ему было интересно.
— Вот она.
Генри протянул руку. Таксидермист ее игнорировал и отперхался. Стало быть, намечалась читка. Пробежав взглядом текст, автор начал:
Вергилий: Давай поищем съестное. У меня есть банан. Может, еще чего найдем.
Беатриче: Великолепная мысль.
Вергилий: Глянем вокруг. Ты иди в ту сторону, я — в эту, а потом здесь встретимся.
Беатриче(немешкая): Ладушки.
Опять еда, подумал Генри. Сначала груша, теперь банан. Драматург зациклен на провианте.
Вергилий проворно исчезает в правой кулисе; цокая копытами, Беатриче уходит в левую.
Вскоре Беатриче возвращается. Она встревожена. Осматривает дерево, удостоверяясь, что не перепутала место.
Беатриче(кричитнаправо): Вергилий! Верги-ли-и-и-и-и-и-ий!
Тишина.
(кричит налево) Вергилий! Где ты?
Молчание. Беатриче растеряна. Ей остается только ждать. Она томится. Долгая пауза.
(направо) Вергили-и-и-и-и-и-иййй! (налево) Верги-ли-и-и-и-и-и-иййй!
Никакого ответа.
(к воображаемому слушателю) Простите, вы не видели… Да, красный ревун… Именно такой, о котором вы читали, но в тех афишках сплошное вранье… Уж поверьте, он милейший, добрейший и честнейший зверь… Да, Alouattaseniculussara, если вам угодна таксономическая точность. Но кто выдумал эту науку? — спрошу я. Что означают сии термины? Разве дело в них? Все это чепуха, тарабарщина.
— Вот сейчас на заднике появляется проекция афишек.
Таксидермист прервал читку, но тотчас вернулся к пьесе. Текст он подавал спокойно и просто, лишь меняя тон персонажей: ослица Беатриче говорила мягко, обезьяна Вергилий — с большей живостью. Генри поймал себя на том, что забывает о чтеце.
Беатриче(к воображаемому собеседнику): Возмутительная чушь, от которой некуда деться. Плакаты, статьи, брошюры, книги — их яд проникает в людские сердца и души, отравляет языки. Хотя в них ни слова правды. Этот красный ревун… Знаете, у него есть имя. Его зовут Вергилий. Он писаный красавец. У него…
Таксидермист вновь замолчал и взглянул на Генри, будто смешавшись:
— Как вы описали бы Вергилия? Каким вы его видите?
Он резко встал и взял с верстака мощную лампу.
— Вот свет.
Решительно установив лампу на конторке, таксидермист высветил обезьяну, после чего выжидающе смолк.
Генри не сразу понял, что человек всерьез ждет от него описания чучела. Так вот какая помощь ему нужна! — изумленно сообразил он. Дело не в том, чтобы ободрить, выслушать исповедь или свести с издателем. Нужна помощь словами. Если б о том было сказано в письме, Генри бы отказался, как уже давно отказывался от всяких заказных работ. Но сейчас, в горячке момента, когда перед ним были персонажи пьесы, что-то в нем шевельнулось, пожелав принять вызов.
— Каким я его вижу? — переспросил он.
Таксидермист кивнул. Генри придвинулся к обезьяне — к Вергилию, коль на то пошло. Он чувствовал себя врачом, осматривающим пациента. Вергилий сидел верхом на Беатриче, но они отличались от верховой пары в магазине, где было заметно, что павлин оседлал бегемота за неимением лучшего места. Здесь же все выглядело естественно: Вергилий сидел прочно, ногами обхватив бока Беатриче и положив одну руку на ее загривок; его длинный хвост с завитком на конце, уютно расположившийся на ее спине, был очень похож на якорь, которым он не преминет воспользоваться, если вдруг ослица шарахнется в сторону. Другая его рука ладонью вверх непринужденно покоилась на его колене. Вергилий приоткрыл рот, а Беатриче чуть повернула голову и отвела назад ухо — он что-то говорил, она слушала…
Секунду подумав, Генри начал:
— Первое, что отмечаешь, — приятный размер некрупной собаки: он не слишком тучен, но и не заморыш. Симпатичная голова: короткое рыльце, яркие рыжеватые глаза, черные ушки, ясная черная мордочка лаже не черная, а скорее синевато-черная — в кайме густой изящной бородки.
— Превосходно, — сказал таксидермист. — Гораздо лучше, чем у меня. Пожалуйста, дальше. — Он уже записывал за Генри.
— Можно сказать, он ладно скроен и крепко сшит; привлекают внимание длинные конечности: на вид гибкие и сильные, увенчанные крупными цепкими ладонями и ступнями с длинными пальцами…
— О да! — перебил мастер. — Вергилий очень хорошо играет на пианино. Один исполняет «Венгерский танец» Брамса для фортепьяно в четыре руки. Он покоряет публику финальным фортелем — последнюю ноту берет хвостом. Посмотрите узоры на его ладонях и ступнях.
Генри взглянул и продолжил:
— Черные ладони и ступни покрыты… — Он смолк и, с другой точки посмотрев на конечности ревуна, закончил: — Испещрены узорами, похожими на серебряную филигрань.
— Отличное сравнение! — похвалил таксидермист.
