Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 103
Казалось, Том забыл, что дает интервью журналисту. Актер откровенничал, не понимая, что со СМИ так общаться нельзя. Если бы его интервьюером была не я, а какая-нибудь жадная особа, она бы перевернула эту беседу с ног на голову и сказала, что так и было.
В речи Тома Харта прослеживались ниточки, за которые можно было зацепиться и состряпать горячую сенсацию. Его мама – актриса Королевского театра. Отец – военный. Том явно пережил тяжелое детство, о котором я могла написать так, что зачитаешься. Люди всегда любили семейные драмы и конфликты. Никому не интересно читать про обычную судьбу. Я могла сделать акцент на семье актера и написать сенсацию в духе… желтой прессы.
Вздохнув, я отбросила черные мысли и вернулась к Тому, который все еще рассказывал, как в их театре проходит разбор полетов. Не то чтобы мне было это не интересно. Даже наоборот. Просто чрезмерная откровенность Тома в начале интервью слегка шокировала.
– Ты давно играешь в «GRIM»?
– С двадцати двух лет, почти три года. До этого несколько лет работал подмастерьем. Раздавал листовки на улице, приводил в порядок сценические костюмы труппы. В это же время изучал актерское мастерство, читал книги и анализировал спектакли. После каждого представления актеры и такие же новички, как я, собирались в гримерке и разбирали спектакль на маленькие детали. Наш художественный руководитель никого и никогда не отпускает без разбора полетов. Я изучил основы профессии – сначала учился на чужих шишках, а потом начал набивать свои. В сумме это дало большой опыт и багаж знаний, при этом профильного образования я так и не получил.
Том перестал смаковать слова, растягивать их. Когда он рассказывал про детство, я чувствовала тепло (несмотря на упоминание о смерти матери). Да, момент со смешком про отца все еще удивлял, но вскоре я поняла, что он был рожден детской озлобленностью маленького Тома Харта. Отец запрещал ему заниматься театральным искусством, хотя мальчик жил им. До боли знакомая история, которая оставляет незаживающую рану на сердце. Я знала это по собственному опыту.
А когда мы заговорили о «GRIM», с выразительной и спокойной речь Тома поменялась на быструю, как у моей подруги Джейн. Актер был все так же весел и свободен в своей речи, но его предложения напоминали мраморные скульптуры – подготовленные и высеченные несколько лет назад.
– Вот, примерно так все происходит, – бодро сказал Том и замолчал.
– Можно нескромный вопрос? – с осторожностью поинтересовалась я, глядя на ежедневник: его обложка из искусственной кожи стала теплой от соприкосновения с моими коленями. Я прожигала взглядом фразу, которая вызывала на моей коже мурашки каждый раз, когда я бросала на нее взгляд.
– Да, – все так же энергично ответил Харт.
– Что значит татуировка на твоей шее?
Том задумался. До этого ответы на вопросы выстреливали из него, как шарики из тренировочной машины для пинг-понга. И вдруг – непривычная, давящая тишина.
– Ничего, абсолютно ничего.
– Но она у всех актеров театра. Это наводит на мысли.
– На какие? – сухо спросил Том.
– Простое человеческое любопытство. – Я улыбнулась, желая показаться глупенькой девочкой. Во время интервью я никогда не давила на героев грозным басом (а он у меня был, уж поверьте). Я только легонько подстегивала их, придавая голосу мягкость и бархатистое звучание. Том напрягся после вопроса о татуировке, поэтому я замурлыкала, как котенок.
– Ну, раз любопытство, – саркастично хмыкнул Том. – Эта татуировка – неофициальный логотип театра. Его не встретишь ни на флаерах, ни на афишах. Его придумал один из первых актеров театра как отличительный знак актеров «GRIM». Ничего особенного в нем нет.
Чем больше я разговаривала с Томом, тем сильнее во мне крепла мысль, что театр на Пикадилли, как сказала Джейн, здание с привидениями. Отличительный знак? Как у овец? Чтобы, не дай бог, другой художественный руководитель не увел к себе?
Отбросив мысли об овцах, я вернулась к простым и необязывающим вопросам. Атмосфера разговора накалилась, и ее следовало остудить.
– В вашем театре работают только мужчины. Почему? Что за дискриминация полов?
– О, никакой дискриминации нет. Это снова отличительная черта «GRIM». Мы не хотим быть такими же, как остальные театры Лондона и Великобритании. Возможно, даже мира. А девушек нам всегда хватает в зрительных залах. Ты когда-нибудь была на наших спектаклях?
– Нет, – сконфуженно заметила я и непонятно почему почувствовала себя обделенной. Раз я никогда не ходила на представления в мистический театр, который был полон притягательных мужчин разных возрастов, значит, это я не в порядке. Глупая мысль, согласна, но все же она посетила меня.
– Зря, – мягко заметил Том, – на каждом нашем спектакле – аншлаг. И в основном среди зрителей девушки. Парни нас не очень любят.
– Поклонницы сильно осаждают? Обычно молодым и популярным юношам тяжело живется.
– Знаешь, Сара, между актерами театра и актерами кино есть одна большая разница. И она заключается в публике. Не знаю почему, но у нас она более спокойная. Девушки уважают нашу частную жизнь, – спокойно заметил Том. – Но, если бы мы одновременно играли на сцене и снимались в кино, кто знает… может, и у меня появилась бы парочка назойливых фанаток, тыкающих телефоном в лицо.
Харт замолчал, а я посмотрела в окно и вздрогнула. С улицы на меня взирал черный ворон. Он сидел на водоотводе и, чуть наклонив голову, сверкал белесыми глазами. Слепой, ужаснулась я.
Я никогда не пугалась этих птиц (Лондон научил относиться к ним, как к королевской чете). Но появление слепого падальщика именно во время интервью вызвало внутри неприятное чувство, будто из-за этих жутких глазниц кто-то наблюдал за мной из потустороннего мира. Птица выглядела необычно: казалось, она прислушивалась к биению моего сердца, представляя, как будет разрывать его клювом, когда я умру.
– Сара? – послышался голос Тома в трубке.
– Да-да, я тут. – Я отложила ежедневник и отвернулась от окна, чтобы не видеть черную птицу.
«А фантазии тебе не занимать, дорогая», – про себя усмехнулась я.
Ворон пару раз каркнул и, громко хлопая крыльями, улетел. В этот момент я пожалела, что не закрыла окно. Резкие звуки нарушили тишину, после чего она перестала быть успокаивающей и стала тревожной. Теперь даже ненавязчивый и легкий шум ветра за окном создавал атмосферу приближающейся гибели.
Что и говорить, кажется, фильмы ужасов на меня плохо влияли. Ни с того ни с сего я начала видеть чертовщину в обычном природном явлении – ветре.
– А что ты испытываешь, когда выходишь на сцену? Страх, волнение, радость? – стараясь успокоить разыгравшееся воображение, я переключилась на интервью. Кажется, молчание затянулось не больше чем на пару секунд, но мне оно показалось чуть ли не десятиминутным перерывом.
– Наверное, все перечисленное. Каждый спектакль – это симбиоз разнообразных чувств, – все так же спокойно ответил Том. Он говорил со мной будто из другого мира. Пока я сидела и ежилась от каждого шороха, актер пребывал в умиротворении с собой и с миром.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 103
