Осенью 1931 года он сделал Франсин предложение, и Джером с Элизабет были гостями на шикарном приеме, устроенном по случаю помолвки в лондонском отеле «Савой». С присущим всем французам желанием во что бы то ни стало жить в Париже Франсин всю зиму и весну старалась убедить Адама в том, что лучше всего будет снять дом в шестнадцатом округе, откуда Адам отлично сможет руководить всеми своими делами. Адам же не был склонен поддаваться на ее уговоры. Он был членом совета директоров нескольких лондонских компаний, все его дела были связаны именно с Лондоном, и ему вовсе не улыбалось тратить по два дня в неделю на разъезды между Кройдоном и Ле-Бурже.
На Пасху Франсин заявила, что нашла потрясающий дом и что стоит только Адаму его увидеть, как все его возражения отпадут. Но Адам уже видел этот дом и не собирался его арендовать. Раз уж Франсин угодно выйти замуж за англичанина, сказал он ей, то придется свыкнуться с мыслью, что жить ей все же придется в Англии. Когда они возвращались из Шантильи, оба были порядком взвинчены. В таком настроении и приехали в квартиру Франсин на Монмартре. Адам знал, что Джером живет в отеле «Георг Пятый» и пробудет там все праздники, и его так и подмывало послать к черту Франсин с ее идиотским настроением и поужинать с другом.
Что-то в выражении лица Адама, его плотно сомкнутые губы и продолжительное молчание заставили Франсин подумать, что она зашла слишком далеко. Свадьба должна состояться в июне, и все равно, где они будут жить – в Париже, Лондоне или Тимбукту.
Франсин очень не хотелось бы, чтобы Адам передумал на ней жениться.
– Извини, cheri, – миролюбиво сказала она, взяв его под руку, когда Адам затормозил у дома, где находилась ее квартира. – Ты прав, тот дом и вправду слишком велик для нас. Впрочем, какая разница? Давай забудем об этом.
Адам не был заинтересован в продолжении ссоры, и потому сразу же улыбнулся ей.
– О'кей! – сказал он, понимая, что выиграл очередную битву и может позволить себе быть великодушным. – Мир!
Обняв Франсин за плечи, он провел ее мимо консьержки в элегантно обставленную квартиру, и они сразу же легли в постель.
Джером чувствовал огромную усталость. Он очень любил Париж, проводил тут не меньше времени, чем в Ницце, но сейчас ему казалось, что Пасха в этом году слишком ранняя, чтобы он мог всей душой насладиться праздниками и отдохнуть. Воздух был сырой, дул пронизывающий, холодный ветер.
– Завтра опять двинем на юг, – сказал он Элизабет, когда она вошла к нему в комнату, желая убедиться, что отец готов к ужину. Ее шелковое платье кремового цвета шуршало при каждом движении, юбка собиралась в многочисленные складки. Джерри больше не успел ничего сказать, так как бриллиантовая запонка, которую он продевал в манжету, выпала у него из рук и покатилась по бледно-бежевому ковру.
– Принц Уэльский будет в гостях у Луизы в пятницу. Мне казалось, ты был бы рад увидеться с ним.
– Не настолько, чтобы терпеть этот холод еще целых три дня, – ответил Джером. Он не шевельнулся, чтобы взять протянутую ему запонку и закончить переодевание. – Мне что-то холодно, никак не могу согреться.
Элизабет настороженно посмотрела на отца. Несколько часов подряд сегодня сыпал легкий дождик, но особенно холодно не было. Внезапно она почувствовала, как тепло в комнате отца. Наверняка он включил до отказа батареи отопления.
– Может, тебе нездоровится? – спросила она, чуть нахмурившись, когда продевала запонку в тугую петельку.
– Ничуть, – поспешно солгал Джером. Болеть ему всегда было очень скучно и утомительно, и потому он даже самому себе не желал признаваться в истинном положении дел. – Пойдем ужинать. Я попрошу забронировать нам места на танжерской «Мамунии». Завтра мы поедем в Марсель на поезде и завтра же вечером отплывем.
– Да, но если тебе нездоровится... – начала было Элизабет, которую совершенно не убедил бодряческий тон отца. Она обратила внимание на его необычную бледность, на напряженное выражение лица и многочисленные морщинки вокруг глаз.
– Я чувствую себя абсолютно здоровым, – с негодованием отчеканил Джером. Он встал и сунул руки в рукава пиджака, поданного ему Элизабет. – Если мне что и нужно, так это немножко североафриканского солнца.
Она решила не спорить, а позвонить его парижскому врачу и попросить, чтобы тот пришел с утра пораньше. Отец, конечно же, будет взбешен, но по крайней мере станет ясно, можно ли ему отправляться в очередное путешествие.
– Возможно, Адам и Франсин присоединятся к нам в Танжере, – заметил Джером, когда они уселись за широкий стол рядом с зимним садом.
– Не знаю. Через два месяца он женится, и они срочно подыскивают себе дом.
– Это Франсин пытается срочно подыскать себе дом, – уточнил отец, и легкая тень недовольства затуманила его взгляд. – Адама вполне устраивает место, где он сейчас живет, и он не намерен никуда переезжать.
– Папа, ты себя хорошо чувствуешь? – спросила Элизабет. Она сейчас совсем забыла о Франсин и Адаме. Элизабет видела, с каким трудом отец выговаривал последние слова.
Джером попытался ей улыбнуться, но его улыбка больше напоминала гримасу.
– Увы, – сказал он, и в его глазах возник страх. – Очень жаль, но у меня такое странное ощущение.
Она вскочила, бросилась к нему, но в эту секунду он всем телом повалился на стол, сбросив несколько тарелок.
– Папочка!
Его тело было распластано по развороченному столу, руки беспомощно свисали. Элизабет подбежала и подхватила отца. В ее глазах был ужас.
– Папа, папочка, ты меня слышишь?!
Метрдотель с целой армией официантов уже спешили им на помощь. Отодвинули стул. Кто-то осторожно положил Джерома на пол, расстегнул ему ворот. До Элизабет донеслось:
– Доктора! «Скорую»! Живее!
– О Господи, только бы он не умер! Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы он не умер! – всхлипывая, шептала Элизабет, стоя на коленях возле отца. Она вцепилась в его пиджак с такой силой, что даже костяшки пальцев побелели. Слезы текли у нее по щекам. Отец оставался неподвижен. Глаза были закрыты, лицо сделалось восковым. Она подняла голову и оглядела собравшихся официантов и посетителей ресторана. – Ну где же врач? Почему он не приходит? – воскликнула она в крайнем отчаянии.
Метрдотель опустился рядом с ней на пол.
– За доктором уже послали, мадемуазель. Прошу вас, сядьте на стул... может, коньяка...
Она никак не отреагировала на эти слова и вновь склонилась над отцом.
– Папочка! Папочка!!! – взмолилась она. – Ты слышишь меня? Можешь ты открыть глаза?!
Стоявшие официанты молча переглянулись, один чуть заметно пожал плечами. Было совершенно очевидно, что месье Кингсли уже мертв. И никто в этой ситуации уже не поможет.
Элизабет запричитала, стараясь поднять отца и прижать к груди. Она понимала, что никогда больше не услышит его голоса. Что он никогда не откроет глаз, никогда с любовью и удивлением не посмотрит на свою дочь.
