Дома. Наконец-то дома. Внезапно дома. Никогда дома. Всегда дома. Без дома. Иду домой. Прощай, дом. Разбитый дом. Покидая дом. Ох, Дом, куда же ты ушел? О, Хомо. О. Заключение: Дом — слово большой внутренней силы.
Исследовать: так ли это на других языках? Существует ли язык, в котором нет слова «дом»? Как мыслят люди, живущие внутри такой культуры? И что они отвечают на вопрос «Где ты живешь»? Перечитать Уорфа! Это может быть важно!
В течение нескольких часов я смотрю на экран, постоянно обновляя страницу, жду, когда появятся комментарии. Не появляются.
Снова стучусь в его дверь с готовым планом разговора в голове. Дверь открывается. В этот раз он без грима, и я вижу древнего афроамериканца. О, сколькому я могу у него научиться, и это только начало[23]. Но он выглядит странно и отстраненно, а без грима — еще страннее и отстраненнее, чем в прошлый раз. Я пытаюсь дать ему понять, что пришел с миром. О, сколько всего удивительного видели его афроамериканские глаза. Где он только не бывал за свою долгую и безжалостно афроамериканскую жизнь. Он родился в 1908 году. Возможно, его родители даже были рабами. Бабушка с дедушкой уж точно. Он — хрупкий сгорбленный гигант. На ногах у него новые бежевые ортопедические найки — они сегодня в моде. «Эйр» Гарри Маршалла. Ради таких кроссовок здесь, во Флориде, некоторые старики убивали других стариков.
— Я пришел с миром, — объясняю я.
Он молчит. Возможно, не расслышал.
— Я пришел с миром, — повторяю я, в этот раз погромче.
Он показывает свои десны в улыбке.
— Нельзя ли пригласить вас на чашку чая? — говорю я.
Нет ответа.
— Я написал монографию об Уильяме Гривзе. Великом авангардном афроамериканском режиссере.
Я хватаюсь за соломинки. То, что он с подозрением относится ко всем белым людям, нечестно по отношению ко мне. Я понимаю причину его недоверия — и тем не менее. Я не такой, как говорят дети, и я очень стараюсь.
— Моя девушка — афроамериканка, — говорю я в закрывающуюся дверь.
Я провожу часы у своего дверного глазка. Это ненормально. Он никогда не выходит из квартиры. Я задумываю и отметаю один план за другим. Можно ли попросить у вас ингредиент для пирога? Я собираюсь в продуктовый, вам что-нибудь нужно? Вы знаете хорошего парикмахера? В какой там день у нас мусор выносят? Вы не чувствуете запах?
Затем дверь открывается. Он выглядывает в коридор, смотрит прямо на мою дверь. Он меня избегает? Это уже почти жестоко. Но я не выдаю себя, наблюдаю. Не хочу выглядывать, пока он не отойдет подальше, пока не закроет дверь и тогда уже не сможет вернуться в квартиру, если вдруг появлюсь я. Он выходит, закрывает дверь. И я делаю то же самое.
— Ой, здрасьте, — говорю я. — Я Б. Мы встречались. Когда вы были в костюме. Даже поболтали.
Он не отвечает.
— Я еще встречаюсь с афроамериканкой. Возможно, вы меня помните.
Он медленно плетется к лестнице в своих похожих на лодки бежевых ортопедических кроссовках.
— Короче говоря, я тут подумал, раз мы соседи, можно обменяться ключами. На всякий случай.
Тут я пугаюсь, что для такого предложения еще слишком рано. Пытаюсь сдать назад.
— Или просто чай. Не в смысле «обменяться чаем», а в смысле «вместе выпить чаю».
Ничего.
Затем происходит нечто невероятное. Он падает с лестницы. Падение жесткое, словно его толкнули, и я беспокоюсь, что кто-то подумает, будто его действительно толкнули, и затем подумает, что это был я. Чего я не делал и никогда бы не сделал. Никогда. Я даю деру обратно в квартиру и захлопываю дверь, жду другого жильца, встревоженного звуком падения и стонами, который придет оказать старику первую помощь. Я появлюсь вторым. Это будет мое алиби. Затем понимаю, что все остальные жильцы в этом здании или глухие, или слепые, или все сразу. По удачному стечению обстоятельств в этот самый момент в здание заходит грустный мужчина без машины (глухой).
— Я отвезу его в больницу! — кричу я от самой двери. — У меня есть машина!
Он, конечно же, меня не слышит и продолжает тащить Инго в сторону, видимо, автобусной остановки. Я сбегаю вниз по лестнице и грубо тормошу соседа за руку, чтобы привлечь его внимание. Он смотрит на меня.
— Я отвезу его в больницу. У меня есть машина, — произношу я одними губами (с помощью своей усовершенствованной техники дыхания через нос). Он кивает. Я беспокоюсь, что этот безмашинный печальный человек в будущем попросит куда-нибудь его подвезти, поскольку теперь в курсе насчет моего машинного статуса, но это мой момент — и я должен его поймать, как учит нас Сол Беллоу (еврейский и великолепный!) в книге «Слови момент».
По дороге в больницу я снова пробую поговорить.
— Я Б., — говорю я. — Возможно, вы помните, как мы разговаривали.
Я объясняю, что Б. — это инициал моего имени, который я использую как на работе, так и в личной жизни, чтобы мой гендер не мешал воспринимать мои киноисследования многочисленным читателям, равно как и людям в моей личной жизни.
Он молчит.
— Я вас не толкал. — Я чуть ли не перехожу на визг. На случай, если у него есть сомнения на это счет.
