Ознакомительная версия. Доступно 42 страниц из 208
Теперь же я начал получать удовольствие от дневного света[170].
По возвращении из Мэна в Нью-Йорк Джейн познакомила Ларри с Нелл Блейн, чья жизнь и чердак на 21-й улице показались парню истинным раем. «Нелли ни секунды не сомневалась в том, во что верила», — рассказывала Джейн[171]. Ларри и Джейн присоединились к художникам, которые писали на том чердаке, а вскоре начали встречаться и с соседями: Биллом, Денби, Фэйрфилдом Портером[172]. У Нелл постоянно что-то происходило: сосредоточенная тишина в комнате, полной людей с карандашами, шуршащими по бумаге, плавно перетекала в такую же толпу, только уже дергающуюся в безумном танце под взвизги и стоны саксофона. Описывая двадцатипятилетнюю Нелл, Ларри сказал: «Она была первой в моей жизни лесбиянкой, жившей на полную катушку… Казалось, она имела дело с миром, который мог быть намного более многомерным, нежели музыка»[173]. Ларри и Джейн относились к Нелл как к мудрому завсегдатаю мира искусства, и когда она рассказала им о школе Гофмана, оба сразу туда записались. Ларри потом не раз говорил: «В каком-то смысле всё произошло благодаря Нелл»[174].
Джейн и тут была отличной ученицей и строго следовала всем рекомендациям учителя относительно абстрактной живописи. «Не чувствуя в себе какого-то конкретного таланта, я считала, что могу сделать что-то в искусстве не ради славы или успеха, а из романтической тяги к прекрасному, — говорила она. — Это было потрясающее неуловимое ощущение чего-то творческого во мне»[175]. А вот двадцатичетырехлетний Ларри, являясь на уроки в облике джазмена-стиляги, решительно отвергал все принципы Гофмана[176]. (Тому, впрочем, хватало величия принять любой бунт. «Концепции моей школы фундаментальны, — говорил он, — но настоящему художнику позволено нарушать их все»[177].) Вскоре Ларри покинул семью (расставание будет недолгим), переехал в Даунтаун, в дом, где жили сплошь художники, писатели, танцоры и проститутки. Он стал похожим на гринвич-виллиджского кота на последнем издыхании — одевался во всё черное, даже кепка была того же цвета. «Ларри являлся домой в своем длинном широком пальто и с причудливой прической; часто говорил так, что его никто не понимал, рассказывал странные несмешные анекдоты и постоянно сыпал фразочками вроде “эй, чувак, врубайся наконец, ну давай, чувак”», — вспоминала его сестра Голди. А его друзья, по ее словам, были еще более непостижимыми. «Они все носили какие-то костюмы. Например, видишь ты парня, одетого, как врач, и точно знаешь, что он никакой не врач. А у него даже стетоскоп на шее висит»[178].
А еще у Ларри начался конфликт с наркотиками. Он продолжал закидываться в туалете в школе Гофмана, но делал это только несколько раз в неделю, потому что после дозы ему становилось плохо и он не мог работать. Кроме того, он считал, что настоящий художник — по традиции не наркоман, а пьяница[179]. В конечном счете он научился контролировать эту дурную привычку благодаря неуклонно возрастающей одержимости живописью и всё более тесным связям с миром искусства[180]. Одной из этих связей была Джейн. К тому времени ее брак распался, и Ларри безумно — по-своему — в нее влюбился. «По нему это было очень трудно определить, ведь у него одновременно было так много сексуальных проектов. Он был женат на женщине с ребенком, он пытался соблазнить собственную тещу, а еще сидел на наркоте и вообще был в полном раздрае», — вспоминала Джейн. Джейн в то время получала степень магистра искусств в Колумбийском университете, работала коктейль-официанткой в баре напротив «Мэйсиз»[181] и пыталась писать[182]. Ларри не был тем, что ей нужно. Но люди были склонны потакать ему и баловать его, считая жертвой какого-то чуть ли не поэтического проклятья. «Он был новичком, а вокруг его имени уже складывались какие-то невероятные мифы, — вспоминала Нелл. — По какой бы причине у него ни тряслись руки, он приписывал это некой смертельной болезни и вечно говорил нам, что жить ему осталось всего несколько лет; и потому все… готовы были простить ему чуть ли не убийства![183]»
Элен познакомилась с Ларри той весной, заглянув на его первую выставку на Джейн-стрит в кооперативной галерее художников, с которой сотрудничала Нелл[184]. Работы Ларри оказались совсем не тем, чего можно было ожидать от столь эпатажного персонажа. Это был импрессионизм, и всё же, как отметили в своих рецензиях Элен и Клем, его картины оказались настолько оригинальными, что заново пробудили этот жанр[185]. Клем назвал Ларри «потрясающим новичком» и «во многих случаях мастером композиции лучше самого Боннара»[186].
В Провинстауне с его успокаивающим атлантическим бризом и ласковыми волнами, облизывавшими белый песок возле пляжного домика, Элен жила в довольно причудливой компании друзей, число которых с наступлением лета постоянно росло. Приехали Эрнестин и Ибрам Лассо с дочкой Дениз. И Йоп Сандерс. Приехал Руди Буркхардт, который к тому времени женился на Эдит Шлосс — «типичной девушке из Челси», подруге и коллеге Элен по журналу ArtNews. Буркхардт собирался снимать комедию «Кизиловая дева», в которой предложил Элен роль волшебницы[187]. На фоне всех этих личных проектов и грандиозных планов лето обещало стать во всех смыслах повторением 1948 года, только с еще более дикими кутежами. Художница Энн Табачник сказала: «Мы все были довольно наглыми, хоть и вполне невинными»[188].
Ознакомительная версия. Доступно 42 страниц из 208
