Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
Леша пришел на поэтический вечер, где, помимо прочих, должен был выступать и Таганов. Но выступать Таганов не стал, потому что пытался подраться с Лешей. Потом они гуляли до утра. Таганов всем нравился, это получалось само собой, и дело было вовсе не в стихах, я думаю. Как он мог заинтересовать любого, не имеющего никакого отношения к литературной жизни человека разговором о том, почему такими большими тиражами печатается нечитаемый шлак про трудовую жизнь и березы и кто это читает, для меня до сих пор остается загадкой.
Сам Таганов периодически издавался в журналах, хотя не всегда знал об этом, – заботливые друзья подсовывали его подборки редакторам через далеких и близких знакомых. Периодически он получал гонорары, которые куда-то уплывали сквозь пальцы. Тогда очередные заботливые неравнодушные находили Славе подработку: что-нибудь разгрузить или загрузить, собрать или разобрать, пару дней провести на стройке.
Ему прощали все, так что временами он даже начинал от этого раздражаться.
Мы много ссорились, в таких случаях Слава укладывался на диван, утыкался лицом в покосившуюся спинку и демонстрировал свою обиду всеми выступающими позвонками и сердитым дерганьем плеча. Он выглядел таким беспомощным в своей обиде и умудрялся жаловаться на меня мне же самой.
Больше всего в мире его задевала несправедливость. В остальном его попеременно то мало что интересовало, то интересовало вообще все. В отношении самого себя его взгляды тоже были непостоянными и могли меняться несколько раз на дню, как петербургская погода. Однажды Таганов поссорился со мной из-за того, что никак не мог решить, талантлив он или нет. Он хотел немедленно знать мое мнение. Обычно, если мое мнение относительно каких-то его стихов оказывалось негативным, он обижался смертельно. Но в тот день он разобиделся, поскольку заподозрил меня в предвзятости оценок и суждений.
«Послушай, только послушай, что ты такое говоришь! А все из-за того, что ты меня любишь, да ведь это, это… – стонал, схватившись за голову Таганов. – Ты бы вообще понимала что. А тебе плевать. Плевать на самое важное! А самое важное – это вообще все!»
Помимо привычки оправдывать любое свое безобразие тяжелым детством, от детского дома у него осталась привычка при всякой возможности делать запасы продовольствия стратегических масштабов. Слава вырос, мотаясь по переполненным после войны детским домам и интернатам средней полосы нашей, огромной тогда еще, Родины. Каждый следующий был хуже предыдущего, и Таганов вполне мог бы докатиться до колонии, если бы в его жизни неожиданно не появился сослуживец его покойного отца. Он заинтересовался трудной судьбой подростка-Славы и упорно твердил, что мать Таганова жива-здорова и проживает в Петербурге. Мать была найдена, но принять сына она отказалась. Друг папиного отца принялся добиваться опеки, до совершеннолетия оставалось меньше года. Слава пошел в армию, где почти все время провел на гауптвахте за побеги и дебоширство. Сидя «на губе», он писал стихи про то, как он всех ненавидит.
Когда друга Таганова-старшего не стало, я в первый и последний раз побывала у Славы на родине. Хоронить друга отца было больше некому. Слава очень болезненно переживал его смерть. Мы тряслись в душном вагоне, чудом умещаясь на одной полке, потому что он не желал отпускать мою руку. И я тоже не хотела, чтобы он залезал на верхнюю полку. Хотела ехать и ехать, пока все плохое, что случается с людьми в мире, не останется далеко позади.
Двухметровый, с трехдневной щетиной, он жаловался, что ему не нравится, когда что-то несправедливо: от бытовых, обычных происшествий до глобальных, общечеловеческих. Кроме того, его беспокоило то, что, кроме умершего, у него есть только я. Он спрашивал меня, как сделать так, чтобы мы никогда не расставались, чтобы он меня никогда не потерял, но я тогда не знала, что ему ответить.
Когда срок его службы в армии окончился, Таганов снова предпринял попытку объясниться с матерью, но к тому времени ее не стало. Она умерла от цирроза, оставив после себя комнату на улице с символическим названием «Пушкинская» в самом центре Петербурга, которая досталась Таганову в наследство.
При любой нашей относительно крупной ссоре или же просто под настроение он беззастенчиво прикрывался своим статусом сироты. Я научилась кричать во время ссоры и вообще ссориться. До того, как в моей жизни появился Таганов, я не умела этого делать.
* * *
Я пишу тебе письмо корявым почерком,Но стараюсь, вывожу слова.Как единственной и горячо любимой дочери,А ты мне отвечаешь, как вдова.Я пишу тебе письмо ночами длинными,Сам не свой на собственной земле.Лишь коты умирают невинными.Я не кот. Да куда уж там мне.Я пишу тебе письмо от одиночества,Здесь мне некому сказать твое люблю.Я молчу. Так меньше плакать хочется.Не рычу. Совсем нет сил. Скулю.
* * *
20 июля
Полли 23:45
Что значит, ты на этой неделе не приедешь? Ну как же так? Они что, издеваются там над тобой? Возьми и уволься. Я ведь скоро уеду. Ладно, прости. Это я вся на нервах. Соседка храпит. Но это единственное, что мне в хостеле не нравится. В остальном как будто я в музее современного искусства и у кого-то в гостях одновременно: красиво, все можно трогать и всем пользоваться. Тут все вперемешку: музыкальные инструменты, посуда из Икеи, в парадной – витражи. Все друг к другу тепло относятся, полно иностранцев. За столом собираемся все вместе. Я такого не ожидала.
Познакомилась с девушкой, которая хочет стать известным блогером и пыталась мне доказать, что обрабатывать фотографии можно и нужно. И с другом Андрея, которого тоже зовут Андрей. Я почти влюбилась. В общем, дурдом. Приезжай уже давай скорее.
Полли: 23:51
Круто, чего) Поздравляю! А я, ты будешь смеяться, кажется, влюбилась. Ты представь! Ты прав был по его поводу, он оказался удивительным. Я только, знаешь, очень боюсь, что это я сама себе все напридумывала. От бабушкиного письма, от этой поездки. Это все как-то как в кино, в жизни же так не бывает. Или?
Мы чуть не поцеловались сегодня. Такие дела. Я его все время с образом Таганова сравниваю, хотя он, не знаю, как сказать, «снаружи» не такой, но. Но. Но! «Внутри» они похожи. Понимаешь?
* * *
Максим и Полина пили кофе, сидя на ступеньках несуществующей в Петербурге улицы. Максим ел пирожок, и ему было очень вкусно, а на душе было очень хорошо и спокойно. До того спокойно, что он расслабился и на какое-то время думать забыл о больших и маленьких обманах и всем таком прочем. Вчера Полина написала, что в него влюбилась. И что они чуть не поцеловались! В какой такой момент они чуть не поцеловались, он не очень понял, но радость от «влюбилась» и сравнение его персоны со знаменитым русским поэтом Тагановым затмила все остальное.
Еще пара пирожков была припасена в рюкзаке в прозрачном полиэтиленовом пакете. После пешей прогулки до Малой Конюшенной и обратно – а именно там, в квартире Михаила Зощенко, располагался музей литературы двадцатого века – они подкрепились в пышечной. И взяли с собой пирожки. И Полина, в отличие от всех, кого он знал кроме нее, никогда не говорила Максиму «хватит жрать» и вообще ничего об этом не говорила, даже в более вежливой форме.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 44
