Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
My intention, therefore, is not to weigh that prejudicial question, that dry, necessary and somewhat facile question of right, against the power and efficacy of the positive researches which we may witness today. The genesis and system of scripts had never led to such profound, extended and assured explorations. It is not really a matter of weighing the question against the importance of the discovery; since the questions are imponderable, they cannot be weighed. If the issue is not quite that, it is perhaps because its repression has real consequences in the very content of the researches that, in the present case and in a privileged way, are always arranged around problems of definition and beginning[22]{27}.
Мы знаем, что содержание этого трудного для восприятия отрывка не связано с тем, звучит он по-английски или нет — песенка Челентано уже показала нам, что фонетического подобия английской речи можно достичь с помощью совершенно бессмысленного набора звуков. Однако есть один момент, который указывает на перевод с французского: неестественное употребление множественного числа слова research, отражающее естественное употребление похожего французского слова recherches. Ясно, что заметить это может лишь читатель, знающий не только английский, но и французский: иностранность researches неочевидна для знающего только английский читателя, который может выдвинуть собственную гипотезу для его объяснения или счесть слово специальным или техническим термином, характерным для данного автора. Но если читатель двуязычен и к тому же знаком с французской философской терминологией, то слово positive, предшествующее слову researches, вносит полную ясность. Двуязычный читатель легко поймет, что positive researches соответствует оригинальному словосочетанию recherches positives. Другой вопрос, что это словосочетание значит: это стандартный перевод на французский английского выражения empirical investigation.
Мы можем сказать, что positive researches — это плохой перевод стандартного французского оборота, с которым переводчик обошелся как с чем-то иным. А можем увидеть в нем аутентичный отзвук оригинала. В действительности, если английская фраза не кажется неестественной, мы и не заметим, что она содержит какие-то следы неанглийскости. Но так же верно, что мы не увидим в ней аутентичного французского, если французский нам не знаком.
Обратный перевод иноязычия positive researches на ряд других языков, включая новогреческий, приведет к тому же результату, то есть позволит идентифицировать его значение с empirical investigation. Если не знать, что перевод сделан с языка А, то стратегия форенизации сама по себе не позволяет читателю определить, с какого именно языка был сделан перевод.
При форенизации перевода английский текст начинает отражать определенные узкие аспекты исходного языка, такие как порядок слов или структура предложения. Но для создания эффекта форенизации переводчики опираются на уже имеющиеся у читателя знания о форме и звучании иностранного языка; в случае с приведенным выше переводом текста Деррида, выполненным Гаятри Чакраворти Спиваком, — о специальных словарных выражениях иностранного языка.
Представьте себе роман, переведенный, например, с хинди, где есть три способа сказать you[23]: tu, tum и ap, соответствующие задушевному, приятельскому и формальному общению. Выбор того или иного местоимения — важная характеристика взаимоотношений между персонажами нашего воображаемого романа. Может ли переводчик создать в английском лингвистическую аномалию, отражающую тройственное использование you? Конечно. Но поймем ли мы, что это отзвук хинди? Только если переводчик сделает соответствующее примечание — ведь мы-то хинди не знаем.
Поскольку переводы преимущественно делаются между языками, носители которых связаны между собой в области культуры, экономики и политики, то для отражения иноязычия — и престижности — заграничных текстов часто заимствуют формы или лексику исходного языка. В XVI веке, например, с итальянского на французский было переведено множество литературных и философских текстов — точно так же как для украшения французских дворцов и замков принято было приглашать итальянских мастеров. Тогдашние переводчики на французский так и сыпали итальянскими терминами и оборотами, потому что считали их известными или необходимыми французским читателям. Более того: они считали, что французскому языку пойдет на пользу, если он станет слегка похожим на итальянский. По правде говоря, этот процесс «обыталивания» французского продолжается и по сей день. Caban (бушлат) или caleçon (трусы) у вас в шкафу, а если повезет — cantaloup (дыня-канталупа) и caviar (черная икра) в холодильнике, как и много других обыденных, научных, изысканных и деликатесных вещей, — все это во французском называется словами, заимствованными из итальянского. И в большинстве случаев начало этому заимствованию положили переводчики{28}.
Аналогичное расширение словарного запаса произошло в XIX веке, когда немецкоговорящие народы стали объединяться в отдельную, все более однородную нацию. Немецкие переводчики намеренно заимствовали слова из греческого, французского и английского, стремясь не просто открыть носителям немецкого доступ к европейской классике, но и обогатить немецкий язык новой лексикой. Ситуация виделась им следующим образом: французский и английский — это языки международного общения, за ними стоят мощные государства. Поэтому носители других языков учат французский или — реже — английский. Как может немецкий стать основой мощного государства, если неносители не станут учиться читать на нем? А зачем учиться читать по-немецки, если на этом языке трудно передать все богатство транснациональных культур европейской цивилизации?
Ознакомительная версия. Доступно 18 страниц из 88
