Несмотря на высокую самоорганизованность стихийных протестов, митингов и демонстраций в Армении и Абхазии только сдержанность и мудрость местных властей предохранила жителей республик от «беспорядочных» эксцессов и погромов, вызова войск и стрельбы в толпу - ведь подобные неконтролируемые ситуации всегда стараются использовать в своих целях маргинальные и полукриминальные элементы
Относительный «штиль» в конфликтных взаимоотношениях народа и власти, наступивший после 1967 г., «окукливание» на довольно долгий срок даже межнациональных и межэтнических конфликтов стали возможны не только благодаря мерам усиленного административного контроля (паспортный режим, «быстрое правосудие» в делах о хулиганстве, ужесточение контроля за работой милиции и т.п.). Существенным компонентом «нового курса» стало нетрадиционное решение застарелой проблемы: помешать подпольным политическим группам и группировкам, а также оппозиционерам-одиночкам использовать массовые беспорядки для «антисоветской агитации и пропаганды», что больше всего пугало московских партийных олигархов во времена Хрущева. Власть доводит до совершенства практику «профилактирования» «антисоветчиков». По информации КГБ в ЦК КПСС в 1967 г. к суду за антисоветскую агитацию и пропаганду было привлечено всего 96 человек, а профилактировано - более 12 тысяч!762.
Удалось подобрать ключик и такой нестандартной форме конфликтного поведения как забастовки рабочих (коллективные невыходы и отказы от работы), которые, как мы помним, сопутствовали наиболее осмысленным волнениям и беспорядкам 1950-х - начала 1960х гг.. 7 января 1970 г. проблема удостоилась рассмотрения на Секретариате ЦК КПСС. По имевшимся к тому времени данным, в 1969 г. подобные «проявления» были в 20 производственных коллективах. В них участвовало всего около 1000 человек763, но руководители ЦК КПСС, в то время еще бодрые и относительно молодые, предпочитали держать руку на пульсе событий, не полагаясь только на КГБ. Ведь у наиболее опасных для власти массовых беспорядков, подобных новочеркасским, и у забастовок были в какой-то степени общие корни: массовое недовольство периодическим увеличением норм выработки и пересмотрами тарифных сеток, плохие условия труда, задержки в выплате заработной платы, перебои в снабжении продуктами и т.п.
Ощутимые симптомы такого недовольства и «нездоровые высказывания» по этому поводу вновь обнаружили себя в 1969 г. Не удивительно, что с конца 1960-х гг. власти в поисках «симбиоза» с народом встали на путь «подкупа» населения постоянными и часто не обоснованными экономически повышениями заработной платы, «накачиванием» денег в потребительский сектор, перераспределением средств в пользу национальных окраин, что в конце концов обернулось усилением дефицита, развитием черного рынка и т.д., но на какое-то время отвлекло народ от спонтанных протестов и «антисоветской» политической активности.
Однако сугубо административными и полицейскими мерами и даже «подкупом» нельзя преодолеть предрасположенность больного социума к массовым беспорядкам. Чем больше советское общество втягивалось в «застой», тем заметнее становились «предбеспорядочные» симптомы. Количество преступлений на 100 тысяч населения в 1978 г. составило 503 против 380 в 1966 г. Особенно быстро росла преступность в некоторых районах Урала, Сибири и Дальнего Востока764. Снова начали появляться города, «оккупированные» полукриминальными элементами, из них шли коллективные письма и жалобы с требованием защитить от разгула преступности и хулиганства. Ситуация в Нижнекамске (Татария) вообще стала предметом переписки между Генеральным прокурором СССР и ЦК КПСС.
Вдобавок ко всему в конце 1970-х гг. страну охватила эпидемия повального пьянства. По сравнению с 1960 г. потребление алкоголя выросло в два раза. На учете состояло два миллиона алкоголиков. В 1978 г. в органы милиции было доставлено около 9 миллионов пьяных, свыше 6 миллионов попали в вытрезвитель1.
Удручающая статистика преступности, пьянства, хулиганства обещала новую волну бунтов и волнений. Спровоцировать ее могли как попытки наведения порядка полицейскими способами, так и очевидные для потенциальных бунтовщиков признаки слабости режима. После смерти Брежнева и еще до прихода к власти Горбачева кривая негативной «пассионарности» (выражение Л. Гумилева) советского общества поползла вверх - после двух довольно спокойных лет во второй половине 1984-начале 1985 г., фактически за полгода, произошло два крупных волнения, одно из них на этнической почве в столице
Таджикистана Душанбе. Во второй половине 1985 года вновь фиксируются давно забытые беспорядки в воинских эшелонах с призывниками в Советскую армию. Вопрос специально рассмотривался на заседании Секретариата ЦК КПСС765.
Реально или потенциально конфликтные периоды как бы обрамляют время пребывания Брежнева у власти, косвенно свидетельствуя о социальной нежизнеспособности «застоя» как формы правления и образа жизни. Страна вступала в новую эпоху, уже сидя на бочке с порохом с зажженным фитилем. Неудовлетворенные национальные амбиции и старые этнические обиды, миллионы обиженных пьяниц, проводящих ночи в вытрезвителе или 15 суток по арестом, огромное количество ежегодно попадавшихся на мелких хищениях людей и еще больше - оставшихся безнаказанными, молодежь, выросшая в пьющих семьях - все это было не самым лучшим строительным материалом для объявленной Горбачевым перестройки. Страна зашла в тупик. Общество разлагалось. Но в поисках выхода маргинализированное массовое сознание оказалось таким же плохим помощником Горбачеву, как и «номенклатурный капитализм» коррумпированных брежневских чиновников.
Заключение
Мой американский друг, в свое время прочитавший эту книгу в рукописи, был поражен жестокостью и непонятностью описанных в ней событий. Он грустно заметил: «Несчастен народ, у которого такое правительство, и несчастно правительство, вынужденное править таким народом». За этой иронической репликой скрывается давняя интеллектуальная традиция. Многовековой «раскол» между народом и властью, между простонародьем и образованной элитой часто воспринимается Западом как «sonditio sine qua non» российской истории. Придание универсального смысла устаревшему религиозному понятию на самом деле является героической попыткой интеллектуалов более или менее адекватно описать чуждые современному обществу и весьма специфичные формы взаимоотношений народа и власти.
Упоминая в некоторых главах этой книги о традиционном для России «симбиозе» народа и власти, я вдохновлялся тем же стремлением - найти «правильное слово»! «Раскол» звучит для русского уха слишком жестко и категорично, заложенный в нем смысл предполагает чуть ли не бездонную пропасть, через которую никто не может перейти. Между тем исследование насильственных конфликтов между населением и властью после смерти Сталина показало, что в большинстве случаев речь следует вести не столько о «расколе», сколько о специфической форме сожительства. Сами массовые беспорядки, по своим внешним признакам бесспорно являвшиеся прямым выступлением против власти или ее представителей, как правило, не отрицали существующей системы взаимоотношений. Они были скорее извращенной формой «обратной связи» коммунистического режима с народом, иррациональным способом передачи сигналов о неблагополучии. В большинстве случаев подобное «взаимодействие через конфронтацию» точнее называть не «расколом», а «социальным симбиозом». Ведь «симбиоз» как раз и означает сожительство двух организмов разных видов. Даже будучи выгодным обеим сторонам, «симбиоз» никогда не делает их одним существом, в нашем случае, единым обществом с едиными целями и ценностями.
