Я невольно вспомнил, что я действительно писатель. Верно, в былые времена слово «писатель» — а тогда «писец» — относилось лишь к тем, кто переписывал слова Торы. Но с тех пор как писателем называют всякого, кто занимается ремеслом писания, я не опасаюсь показаться заносчивым, тоже называя себя писателем.
Я уже рассказывал где-то историю о знаменитом писателе, точнее, поэте, которому, когда он еще лежал младенцем в колыбели, показали с Небес вещи, до того неведомые ни одному человеку. И он захотел рассказать о них стихами. Но тут на него налетел рой пчел и заполнил его рот медом. Когда же он вырос и начал учить Тору, то вспомнил все те хвалы, которые хотел высказать стихами в детстве, и записал их, и народ Израиля включил их в свои молитвы. А его траурные песнопения, кинот, — они откуда взялись? Я думаю, пчелы, принесшие ему мед, еще и ужалили его, и от этой боли он написал свой Плач к Девятому ава.
Были и другие стихотворцы в Израиле, не удостоившиеся такой славы, как этот рабби Элазар Калир[277]. Будучи скромными и застенчивыми, они считали свои беды и несчастья частью общих несчастий Израиля, и поэтому их стихи и плачи о еврейском народе люди читают сегодня, как будто читают о себе.
Иные же стихотворцы, хотя тоже писали о собственных бедах и не забывали о них, были еще скромнее, и беды всей общины всегда были для них на первом месте, словно каждая беда, постигшая Израиль, постигла и их самих.
А были также такие пайтаним, которые хоть и говорили о собственных бедах и не забывали при этом об общих несчастьях, но вдобавок все время помнили, что Господь милостив и всегда воздает за страдания. И они находили объяснение своим страданиям и утешались мыслью о будущем благе, которое Святой и Благословенный дарует Израилю в час, когда придет на то Его воля и Он избавит нас от бед. Они глотали слезы, и эти слезы звучали в их стихах.
А мы? Нет у нас ни силы дел одних, ни силы дел других, и мы подобны ребенку, который опускает перо в чернила и переписывает то, что написал для него учитель. Пока написанное учителем лежит перед ним, он переписывает красиво, но, когда учитель лишает его подсказки, вся красота исчезает. Святой и Благословенный поставил условие: все, что было создано в шесть дней творения, не изменит своего назначения (кроме моря, которое расступится перед Израилем, и тому подобного), а написанное Им на Скрижалях Завета тоже было среди созданного при творении.
И тут я должен объяснить, как это я, будучи писателем, не написал ни единого слова за все те дни, что был в Шибуше. Обычно если что-то является и стучится в мое сердце, я его не впускаю. А когда оно возвращается и снова стучится, я говорю ему: «Разве ты не знаешь, что я ненавижу запах чернил?» И наконец, если я вижу, что не могу избавиться от него, я сажусь и пишу о нем — лишь бы оно перестало меня тревожить. А в те дни, что я жил в Шибуше, многое приходило ко мне и стучалось в мое сердце, но, когда я его не впускал, оно уходило и больше не возвращалось.
Глава семьдесят четвертая
Перемена места
Вернусь к своим делам. Я все еще в Шибуше и не спешу с возвращением в Страну Израиля, потому что обещал Йерухаму Хофши подождать, пока его жена родит. Тем временем мои деньги тают, несмотря на то что я сократил расходы и не покупал фрукты, хотя рынок был завален как раз теми фруктами, которых я не пробовал уже много лет.
Я не стал писать жене о том, что мне недостает денег для возвращения в Страну Израиля. Я писал, как обычно, о людях моего города — о Даниэле Бахе и о сиротах рабби Хаима, мир его душе, о Йерухаме Хофши и о Кубе, который зовет меня переселиться к нему. Из моих писем нельзя было вычитать ничего о моих собственных делах. Поэтому можно только дивиться тому, что жена сама прислала мне билет на пароход, идущий в Страну Израиля, а также деньги на дорожные расходы. А можно и не дивиться. Женщинам свойственно нас удивлять.
Так или иначе, но я покинул свою гостиницу и переехал к Кубе. Уже в тот день, когда Куба вернулся со свадьбы жены, с которой он развелся, он попросил меня пожить с ним, потому что ему трудно жить одному. Но тогда я не согласился. Однажды я просидел у него всю ночь. Когда занялась заря, он сказал: «Давай сначала позавтракаем, а потом ты уйдешь». После завтрака он сказал: «Полежи немного, потом мы пообедаем, а потом ты уйдешь». После обеда он опять сказал: «Отдохни немного, а потом уйдешь». А когда я собрался уходить, он наконец сказал: «Чего тебе здесь не хватает? Может быть, запаха мяса или шума гостиницы?» И так он меня уговаривал, пока я не решил перейти к нему.
В романах часто рассказывают, как в тот день, когда у человека кончаются деньги и его выгоняют на улицу, он вдруг получает в наследство дом или дворец. Примерно то же случилось у меня с Кубой. Я расплатился с хозяином гостиницы в аккурат перед тем, как у меня кончились деньги, и благодаря этому не попал в постыдную ситуацию должника.
Куба принял меня более чем гостеприимно. По утрам он приносил мне воду для умывания и стакан чистой холодной воды для питья и несколько раз в день готовил мне еду, даже яйца, которые сам не ел по причине своего строгого вегетарианства.
В те дни я редко бывал в Доме учения, зато часто заходил к Захарии Розену. То был неиссякаемый источник и нескончаемый поток рассказов. О чем только он не говорил! И всё о нашем Шибуше и его прежнем величии. Сейчас это величие померкло, и никто не обращает на нас внимания, потому что все глаза направлены в сторону Страны Израиля, но это еще вопрос, правильно ли смотреть только туда, пока Мессия еще находится за пределами Страны. Ведь пока царь в изгнании, все истинно великие люди его народа находятся в изгнании вместе с ним.
Йерухама Хофши я тоже не забывал. Встречая его, я каждый раз подолгу с ним беседовал. Я о нем уже много писал и не раз упоминал предмет его гордости — красивые кудри, подобных которым не было ни у одного парня в Шибуше. Сейчас мне нечего добавить о самом Йерухаме, но о его кудрях я кое-что все-таки скажу. Они напоминают мне литовских проповедников-магидов, которые отращивают такие длинные волосы, что эти пряди у них переплетаются с пейсами. Впрочем, в этом нет ничего удивительного, ведь отец Йерухама, как я уже рассказывал, тоже был из литовских проповедников.
