И чего этот человек так боится порванной одежды и поношенной обуви? Вон сколько благородных и честных людей ходят в лохмотьях, и это не роняет их чести и достоинства. В прошлом, когда я уделял много внимания незначительным вещам, я, бывало, спрашивал себя: «Не понимаю, какая радость бедняку от того, что рядом с ним богач. Разве, если этот богач хорошо одет и ест деликатесы, он этим доставляет бедняку какое-то удовольствие? Или вот ты сам — почему тебе плохо от того, что твой сосед беден, как и ты? Разве от того, что он одет в лохмотья, подобно тебе, и голодает, как ты, ты что-то теряешь?» Иногда я объяснял себе это тем, что достоинство человека дорого ему не меньше, чем его душа, и поэтому он рад, что его сосед богат. А иногда тем, что человеку свойственно любить красоту, и, хотя бедняк ничего не выигрывает от соседства богатого, он получает удовольствие от того, что видит красоту другого человека. И так же, как он рад богачу, который украшает мир своей красивой одеждой, так он сожалеет о бедняке, который уродует мир своими лохмотьями.
Глава семьдесят третья
О делах писательских
Вернувшись в гостиницу, я в очередной раз пересчитал свои деньги. Фунты, которые я привез с собой, превратились в доллары, доллары стали злотыми, от злотых остались гроши. Я вспомнил былые дни, когда мой карман был полон, и живо представил себе дни будущие, когда он будет пуст. С этого дня я начал задерживать каждую монету в руке дольше, чем она того стоила, и сократил свои расходы до минимума. Дошло до того, что я писал письма на клочках полученных мною писем. А однажды я захотел написать письмо жене, не нашел бумаги, взял завещание, которое составил во время болезни, стер написанное и написал на его чистой стороне.
Я сидел в одиночестве и представлял себе свою жену, которая силится прочесть стертое. А я ей говорю, моей жене: «Ты не может различить то, что я стер? Сейчас я одолжу тебе мои очки, и ты увидишь».
Жена удивилась: «Ты носишь очки? Когда ты уезжал из Страны, у тебя было хорошее зрение».
Я сказал ей: «Свет моих глаз немного померк».
Она сказала: «Это все потому, что ты сидишь в Доме учения и корпишь там в книжной пыли. Почему ты не обратился к врачам?»
«Да я не выхожу из врачебных кабинетов!» — воскликнул я.
«И что сказал тебе врач?»
«Он сказал: „Ты ведь приехал сюда учить Гемару“».
«Так давай вернемся», — предложила жена.
Я спросил: «А что будет с ключом?»
«Положи его в Ковчег Завета. Когда мертвецы придут учить Тору, они возьмут его себе».
«А что будут делать тогда те, кто не умер?»
«Но ведь тебя все равно никто не спрашивает об этом ключе», — сказала жена.
«Все то время, пока книга „Руки Моисея“ оставалась в городе, ключ никому не был нужен, а когда я отправил ее в Страну, она вдруг занадобилась».
«Почему у тебя такое красное лицо?» — насторожилась вдруг жена.
«Красное? А я думал, что оно черное».
«Отчего черное?»
«От печали».
«О чем ты печалишься?»
«О том, что мне придется взвалить на плечи тот шкаф, куда я положу ключ».
«Ты хочешь взять с собой шкаф?»
«Не только шкаф, но и весь Дом учения».
«Дом учения придет сам», — успокоила меня жена.
«Ты полагаешь, что он последует за мной?»
«А ты можешь представить, что он останется один?»
«Тогда подожди, — сказал я жене. — Сейчас я посчитаю, хватит ли мне на дорожные расходы».
Жена повернулась к детям: «Вы слышали, дети? Отец собирается вернуться с нами в Страну Израиля».
Дети вскочили, обняли меня и стали целовать: «Какой ты хороший, папа, какой ты хороший!»
А я им ответил, моим детям: «Вы тоже хорошие, дети мои, и я открою перед вами наш старый Дом учения и буду учить с вами Тору. Почему вы вдруг так погрустнели? Вы боитесь, как бы я не отправил вас за границу, чтобы вы там учили Тору? Не бойтесь, я взойду вместе с вами в Страну Израиля, ибо нет Торы, подобной Торе Израиля».
Дети снова прильнули ко мне и крепко обняли: «Какой ты хороший, папа, какой ты хороший!»
Я смотрю на стены старого Дома учения и говорю им: «Видите, пришло мне время вернуться». Склоняются стены Дома учения, как будто хотят обнять меня за то, что я еду в Страну Израиля. Я говорю им: «Хотите, я взвалю вас себе на плечи и возьму с собой?» А стены отвечают: «Тяжелы мы, человеку не под силу взять нас на свои плечи. Ты возьми ключ и поезжай, а когда придет время, мы придем следом за тобой». Я говорю им: «Как же вы собираетесь прийти — каждый камень сам по себе? Нет, я хочу, чтобы вы пришли все вместе. А если вам неловко приходить пустыми, то я усажу моих детей меж вами. Разве вы не слышали — жена написала мне, что собирается вернуться в Страну вместе с нашими детьми».
В тот день действительно пришло письмо от жены, в котором она писала: «Ты сидишь в Польше, а я с детьми сижу в Германии. Тем временем дети привыкают к жизни за границей, и если мы задержимся, то проиграем дважды. Более того, если возвращаться, то давай вернемся немедленно перед праздником, чтобы дети не потеряли учебный год».
И кто это известил людей Шибуша, что я собираюсь вернуться в Страну Израиля? Я никому ничего не говорил, а весь город уже начал приходить ко мне и спрашивать, когда я намерен вернуться. Вот и Йерухам Хофши пришел и попросил, чтобы я не уезжал, пока его жена не родит. Я сказал ему: «Хорошо, уеду после обрезания ребенка». Его лицо осветилось, как будто ему было сказано свыше, что его жена родит мальчика. А я радовался его радости. Во-первых, потому, что этот мальчик родится в городе, в котором уже много лет не рождался еврейский малыш. А во-вторых, потому, что я нашел предлог отложить свое возвращение. Не так легко человеку перебираться из одного места в другое. Но в глубине души я немного сердился на Йерухама. Мало того что он сам уехал из Страны, так теперь к тому же задерживает мое возвращение туда.
В те дни перед моими глазами все время стоял Иерусалим — сам город и все его окрестности. И я снова видел свой дом, словно он по-прежнему пребывал в целости и сохранности, и моих детей, играющих среди зеленых сосен, которые наполняют своим запахом весь квартал — тем приятным запахом, которым тянет от них в конце лета, когда солнце отдыхает на листве деревьев, и дует легкий ветерок, и высоко вздымается голубизна небес, и теплая земля глядит в небо сквозь сожженный зноем терновник.
Я снова пересчитал свои деньги и испугался. Не хватало даже заплатить за гостиницу в следующем месяце. И хуже того — не на что было купить билет на пароход. Но я не впал в отчаяние. Я вспомнил, что один израильский издатель напечатал несколько моих рассказов и обещал вскоре выплатить весь гонорар. Кроме того, другой издатель, заграничный, давно задолжал мне за переизданные им ранние мои рассказы. Я тут же написал обоим, чтобы поторопились с гонораром. И что же? Тот, что в Израиле, вообще ничего мне не ответил. Наверно, уехал за границу, как это принято у богатых израильтян, которые в холодное время уезжают в жаркие страны, а в жаркое время — в холодные. А тот, что за границей, написал: «Напротив, это вы мой должник». Как это? А вот: «Вы взяли у меня столько-то книг, и их суммарная стоимость превышает ваш гонорар». Какие это книги я у тебя взял? «По нашему обычаю большинство читателей требует, чтобы писатель дарил им свои книги, и порой весь его гонорар уходит на эти раздаренные книги».
