Я вдруг подумала, что среди животных такой образец был бы невозможен. У животных нет потребности в юродивых, его не стали бы кормить. Хотела бы я знать, что чувствовал в нем дежурный слесарь, отдавая Чистому свой ужин?
Похоже, моя подруга легко от него отделалась. Мне так не удалось.
Если бы меня спросили, кто из окружающих больше других похож на ангела, я бы ответила: Чистый.
Неужели так и должно восприниматься совершенство — несоприкасающимся, полностью замкнутым на себя, самодовлеющим, не испытывающим нужды ни в чем внешнем. Это по такому раю мы плачем — когда в нас было всё, когда мы не знали ни голода, ни насыщения, когда были избавлены от ошибок, прозрений и раскаяния, когда были счастливы от рождения до бессмертия и время никогда не развертывалось перед нами до мига…
Так вот почему в нас появилось животное. Не исключено, что оно появилось в нас — или мы появились в нем — в самом прямом смысле. Лишенный сознания организм чавкал в юрском болоте, окутывая толстую кожу жарким излучением, а мы, по какой-то космической причине лишившиеся не зарабатываемого пропитания, устремились к чужому телу, а толстокожий, сам не зная как, стал, например, видеть в темноте, опередив собственное развитие на какой-то там миллион лет. Очнувшийся разум, то и дело освобождаясь от кратких существований, прикреплял себя к новым организмам и невольно исполнялся чужого опыта, вводя его в свои замкнутые системы и распахиваясь навстречу незнакомой материальности, погружаясь в нее и ее поднимая. Он нащупывал все приобретающие устойчивость формы и сам увеличивал их количество своими нарастающими желаниями, которые оборачивались неожиданными сцеплениями, постепенно концентрируясь то в десять заповедей, то в пирамиду Хеопса, и Творца, совершившего отчаянный прыжок в развитии, скоро, уже совсем скоро заклеймят Падшим. Ибо отсюда, из позабытых начал и потерянных небес, хлеб в поте лица горше бездельной, никогда не убывающей полноты, которая осознается полнотой лишь теперь, из нищеты, сопротивления и незамечаемых побед. Совершенство узнает себя в несовершенстве.
Шамиль, ты побочный отец моих незаконнорожденных мыслей, и я догадываюсь, что Петруха из бойлерной узрел в тебе свой потерянный рай, он отдаст тебе и завтрак, и обед, лишь бы обрести не имея, но никогда, уже никогда не сможет улыбнуться твоей блаженной улыбкой.
* * *
Всё это было уже давно, она приглашала на новоселье, но я по какой-то причине не пошла, она сначала названивала из автомата, раз мы случайно встретились на улице, пощебетали на тему «как ты? а ты как?», но в толпе какой разговор, да я и не испытывала ностальгии, подруга, видимо, тоже, для нее я стала полузабытым звонком, подтверждающим не подчиняющийся времени условный рефлекс, она сообщила, что все телефонные автоматы в их спальном районе раскурочили подростки, прямо банда какая-то, мастерят свои ноу-хау из чего ни попадя, даже «Скорую» не вызвать, а я утешила ее вестью о том, что через год в их районе пустят две новые телефонные станции, так что пусть она встанет на очередь, если не стоит, она сказала, что обязательно, и мы обе сделали вид, что нам спешно надо по каким-то делам, и разбежались. Не знаю, что после этого делала она, но я нашла свободную скамейку в сквере и долго сидела без мыслей и сожалений, но с чувством вины неизвестно перед чем.
Потом у меня началось что-то с Л., за этим хлынуло прочее, и вот я подумала, что мне пора поговорить не только с пуделем, так что теперь, может быть, вполне уместно подругу навестить, все-таки в течение двадцати лет у нас не было друг от друга секретов.
Она обрадовалась шумно и искренне, стала вытаскивать консервные заначки, а я обратила внимание на явно действующий телефон и даже набрала по нему свой собственный номер, на который, естественно, никто не отозвался. Я меланхолично подумала, не приучить ли Гена снимать трубку зубами, гавкать самым толстым басом в ухо абоненту и подносить трубку Туточке, чтобы тявкнул и он. В это время подруга объясняла, что телефон только что поставили, она еще не успела сообщить даже родным, и как теперь замечательно, мы можем перезваниваться каждый вечер. Я жизнерадостно кивала, произнося «да, да», «ну конечно», и рассматривала записи чьих-то номеров на бумажках и на обоях, выдававшие активность местной телефонной жизни. А впрочем, и я, вероятно, виновата не меньше во взаимном охлаждении. И вообще никто не виноват, а с каждой из нас происходило то, что должно было произойти и что в той или иной мере прорастало давно.
— Рассказывай, рассказывай, — теребила меня подруга, — что у тебя сейчас?
— Душа, — сообщила я о своем открытии.
— Да, да, — усердно закивала подруга, — а на душе что?
Мне захотелось что-то проверить, и я сказала:
— А на душе то, что я ее увидела.
Подруга на секунду споткнулась, быстро переварила и закивала еще энергичнее:
— Да, да, сейчас параспособности открываются у всех через одного. Это совершенно естественно — эра Водолея.
Про эру я не знала, но спрашивать желания не возникло, а подруга уже советовала:
— Тебе надо к гуру, тебе надо развить дар, правда, там надо платить, но я могу поговорить, он пойдет навстречу, я дам телефон, сошлись на меня…
— На тебя?
— Видишь ли, я теперь занимаюсь лечебной практикой массаж, иглоукалывание…
Я только сейчас обратила внимание на новую мебель в почти новой квартире. Выглядело дорого и индифферентно. Я воспринимала с пятого на десятое:
— Закончила курсы… перспективно… эра Водолея… советую… Он из Патаппурти… потрясающие возможности… Каждый может…
— Что? — спросила я.
Она моргнула, осознавая препятствие.
— Ты о чем? — То ли в голосе, то ли в глазах мелькнула настороженность.
— Я спросила, что может каждый? — повторила я, глядя, как она вертит листок из блокнота с только что переписанным телефоном гуру, как вроде бы машинально его рвет и бросает в пепельницу.
И спрашивает меня светским тоном:
— Еще кофе?
— Нет, спасибо, — отзываюсь я и ощущаю ее торопливое облегчение.
Она выдвигает ящик серванта, достает коробку конфет (пустые полки в магазинах, нет ни молока, ни сахара), сует мне в руки и то ли обнимает, то ли подталкивает к выходу.
— Извини, ко мне сейчас должны… сеанс…
И профессионально помогает надеть плащ.
И когда она уже затворяет за мной дверь, я взглядываю ей в глаза и произношу:
— Спасибо за телефон твоего гуру.
И жму на кнопку лифта, а она в спину спешно сообщает, что совсем забыла, у гуру сменился номер, он меняет номера, чтобы не звонили, как в аэропорт, но она забыла и записала мне старый, но сегодня же обязательно все найдет и мне перезвонит.
Лифт потащил меня вниз, и делал это настолько основательно и долго, что я уже предположила нездешние подземные катакомбы, где с меня начнут требовать эры и сеансы, а я смогу предложить только свою квартирантку, которая вряд ли кому понадобится. О, двадцатилетняя женская дружба.
