Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 163
«Джеки была актрисой и любила играть, – вспоминал Джей Меллон. – Она обдумывала заранее практически каждое свое действие и наслаждалась сценическими эффектами. Впервые я увидел ее в Испанском институте… Там собралось человек сто, которые выложили бог знает сколько денег, и вот она появилась. Прекрасно одетая, застыла в дверном проеме, поглядывая по сторонам, и долго стояла так – все продумано, все очень стильно; она сделала несколько шагов вперед, снова остановилась, потом снова сделала несколько шагов, наслаждаясь каждой минутой, наблюдая за собой… И мне сразу стало интересно, что ею движет».
Нью-Йорк был центром светской жизни, а Джеки была центром Нью-Йорка. Публичность иной раз бывает способом самоутверждения, как будто смотришь в зеркало и видишь себя со стороны; Джеки, как и все знаменитости, тщательно культивировала и оберегала свой имидж, в чем на горьком опыте убедился нью-йоркский фотограф Рон Галелла. Ее отношение к популярности было противоречивым – она как бы и избегала ее, и заигрывала с нею. Джеки охотно делала вид, что никогда не читает статей о себе, но при этом просила друзей покупать таблоиды и просматривать, что там о ней пишут. Джон Фэрчайлд, редактор Women’s Wear Daily, писал: «На самом деле Джеки любила публичность, и не просто так, а с расчетом. Помню, как-то раз мы собирались снимать ее возле гимнастического зала, и тут позвонила Нэнси Таккерман, ее секретарь, и сказала: “Будьте добры, сегодня не снимайте, Джеки не в лучшей форме, а вот завтра она будет там-то и там-то”. И так всегда. Если я делал или писал что-то, что ей не нравилось, она награждала меня прямо-таки ледяным взглядом… Я много наблюдал за этой женщиной и всегда обращал внимание на ее глаза и лицо. Знаете, когда Джеки замечала нацеленный на нее объектив, ее глаза тоже становились похожи на объектив… И эти объективы любовно смотрели друг на друга. Перед камерой все ее поведение менялось».
Если бы Джеки вправду хотела спрятаться, она не стала бы жить рядом с Центральным парком и носить броские черные очки, ее фирменный знак (в передней всегда стояла корзинка с очками, и перед выходом Джеки выбирала, какие надеть). И не стремилась бы всегда выглядеть потрясающе, даже в простом свитере и выцветших джинсах, как на любимом снимке Рона Галеллы. Когда ее никто не видел или в депрессии Джеки бывала на редкость неряшливой. Один из поклонников жаловался, что, когда они путешествовали, Джеки по нескольку дней носила одну и ту же футболку. Однако публика хотела видеть ее исключительно в дизайнерских нарядах. По словам Галеллы, публика хотела видеть «красоту, богатство и шик, и Джеки воплощает собой все три составляющие… Но в ней есть еще и спокойная, чисто эстетическая красота. Она чувственна, утонченна и независима. Миллионы людей готовы смотреть на нее снова и снова, без устали».
Сама Джеки очень быстро устала от преследований Галеллы. С 1967 по 1973 год, когда решением суда Галелле было запрещено приближаться к Джеки, он только и делал, что охотился за ней и щелкал кадры. Копался в газетах, чтобы узнать, где она будет, встречался с ее горничной, переодевался – завел целый арсенал всевозможных темных очков, курительных трубок, париков и накладных усов, чтобы она не сразу его узнавала. Галелла мерз возле дорогих ресторанов, караулил на Капри, жарился на солнце в лодке у берегов Скорпиоса, подкупил сотрудников китайского ресторана, чтобы те позволили ему спрятаться в гардеробе и снять Джеки и Онассиса. Как и большинство фанатов, Галелла был влюблен в Джеки. «Никогда не забуду, как осенними вечерами бродил по Центральному парку, а потом внезапно обнаружил ее, словно бриллиант в траве… А она, наверное, уже и думать обо мне забыла…» – писал Галелла, когда апелляционный суд в очередной раз запретил ему приближаться к Джеки и ее детям на расстояние менее десяти метров.
Предписание суда стало кульминацией трехлетней войны Джеки и назойливого папарацци. Причем развязал войну именно Галелла, который подал в суд на Джеки и спецохрану ее детей, требуя возместить моральный ущерб в размере 1,3 миллиона долларов за незаконное лишение свободы. Его арестовали, когда он пытался снимать ее детей. Джеки подала встречный иск и потребовала взыскать с Галеллы 6 миллионов долларов за вмешательство в частную жизнь. Газетчики окрестили эту тяжбу «лучшим бродвейским шоу».
Джеки любила повторять, что Галелла «терроризировал» ее, хотя его снимки – сущий пустяк по сравнению с фотографиями, сделанными греческими и итальянскими папарацци, которые засняли, как Джеки купается обнаженной и даже занимается с Онассисом сексом на пляже (позднее Онассис признался, что заплатил репортерам за то, чтобы они караулили возле пляжа). То, что журналисты Life назвали мелочной склокой, было попросту фоном для шоу Джеки О. Пока она выступала как свидетель, в зале суда яблоку было негде упасть; как только закончила давать показания, большинство зевак ушли. Онассис рассвирепел, когда Джеки затеяла тяжбу, сказав, что она просто дарит Галелле море бесплатной рекламы, и разозлился еще пуще, когда на стол его нью-йоркского офиса легли счета адвокатов. Если у Онассиса возникали проблемы с фоторепортерами, он предпочитал от них откупиться.
Джеки с ранней молодости жаждала известности, но на своих условиях. Ей нравилось, когда ее узнают, но на расстоянии. Если кто-нибудь приближался, вступал в разговор или, хуже того, прикасался к ней, Джеки либо замирала на месте, либо убегала. Ришар де Комбре, писатель, с которым Джеки работала в начале 1980-х, сравнивал ее с Гарбо: «Гарбо хотелось вести двойную жизнь, быть обычной женщиной и одновременно звездой, она хотела, чтобы ее узнавали на улице, но, когда ты ее узнавал, она смущенно уходила, будто ты сделал что-то шокирующее. Джеки такая же. Как и Гарбо, ей хотелось сразу обе жизни. Помнится, как-то раз я взял ее на одно шоу еще до официального открытия, и рабочие сцены заметили ее. Джеки это явно понравилось, но, когда кто-то похлопал ее по плечу, она чуть с ума не сошла от страха и бешенства».
Однако некоторые вещи Джеки контролировать не могла. По возвращении в Америку из глубины начали всплывать на поверхность призраки прошлого, вторгаясь в ее настоящее. В 1975 году миф о Камелоте, который Джеки так опрометчиво создала десятью годами раньше, пошатнулся. Она яростно защищала имидж Джона Кеннеди, не только ради себя, но прежде всего ради детей. Постоянно старалась, чтобы Каролина и Джон помнили отца. В гостиной ее нью-йоркской квартиры висела лишь одна маленькая фотография Джона Кеннеди, а вот в детских, особенно у Каролины, все стены были увешаны семейными снимками. После круиза 1973 года Джеки специально пригласила Пьера Сэлинджера на Скорпиос, чтобы он рассказал детям об отце: «Я хочу, чтобы ты проводил с ними час-полтора в день и рассказывал, каким он был и что он делал, ведь они пока толком не знают, что делал их отец…» В своих мемуарах Сэлинджер писал, что рассказывал Джону-младшему и Каролине о любви отца к истории и страсти к чтению: «Помню, они очень смеялись, когда я упомянул, что на столе в Белом доме нельзя было оставить ни одной книги, потому что он тут же хватал ее и уносил с собой». Сэлинджер, по его словам, пытался противостоять «камелотизации» Кеннеди и его президентства и пояснял: «Я видел, как Каролина и Джон вырастают в интересных, ответственных людей, и всегда с удовольствием отмечал, что их отношение к отцу, фигуре исторически важной, имело здоровую основу, они были любящими детьми, понимали, что их отец был человеком, а не мифологическим персонажем».
Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 163
