* * *
Мы отдыхаем. Я раздаю детям пакеты для сафари, приготовленные Софией, фотоаппараты, шляпы с огромным металлическим значком: «Большая БМ Нейта».
Дирк мне приносит какой-то специальный напиток.
– От этого вам должно стать лучше.
– А что это?
– Гаторейд, – говорит он. – Держим для беременных дам.
Так и не понял, шутил он или нет, но мне становится лучше.
В машине с нами оказывается пожилая пара из Нидерландов.
– Всю жизнь об этом мечтал, – говорит муж. Жена, по-английски не говорящая, кивает. – Мой дед ездил много лет назад и привез домой шкуру слона.
– Он убил слона? – спрашивает Рикардо.
Человек гордо кивает. Все остальные молчат.
– Как вам известно, сафари фотографическое, – говорит Питер. – Стрелять будут только камеры.
Человек из Амстердама мрачно кивает, будто ему действительно хочется большего.
– Мы знаем, что в этой местности живет львиный прайд, там несколько самок, пара самцов и немножко львят нескольких месяцев от роду. – Машина замедляет ход, Питер переходит на шепот: – Вон там на той стороне дороги – свежие следы лап прайда. Они где-то рядом.
Вдруг один из черных показывает в сторону, и из кустов встает лев, за ним идут львица и несколько львят. Лев будто подкрадывается к кому-то, у него подергивается хвост.
– Этого льва я знаю, – говорит Питер.
Львы подходят ближе, и мы начинаем снимать львицу и львят, а потом приближается еще одна самка, и мы прослеживаем их до полянки, где несколько львов жуют что-то, слава богу, не опознаваемое – труп какой-то.
– Что они едят? – спрашивает человек из Амстердама.
– Антилопу, – отвечает Питер.
– А животные за оградой? – спрашиваю я. – Есть шанс столкнуться с диким львом на дороге?
– Очень мало, – говорит Питер. – Почти все большие животные живут в заповедниках и национальных парках. Можно встретить мелких обезьянок, павианов, антилоп, но очень маловероятно увидеть слона, льва, носорога или буйвола…
– А на этих зверей все еще охотятся?
– Да, – говорит Питер.
– В огороженном парке – это себя не уважать, – говорит Нейт.
Потом все молчат, пока Рикардо не прерывает тишину вопросом:
– Так это вроде зоопарка под открытым небом и в загородке?
– Вроде, – отвечает Эшли.
Мы видим льва, который ссорится с другим львом, нащелкиваем снимков сотню и успеваем вернуться в лагерь на закате солнца. Небо огромное и к нашему возвращению усыпано звездами. Мы узнаем созвездия и некоторым даем новые имена – игра такая.
Нашу палатку приготовили к вечеру. Каждый из трех диванов, окружающих огромную двуспальную кровать, сам превращен в кровать с накрахмаленными простынями, пухлые подушки задрапированы москитными сетками – одновременно и по-деревенски просто, и шикарно. Нам предложен выбор: ужинать с прочими гостями или же на своей террасе.
Мы решаем на террасе. У каждой палатки свой «дворецкий». Нашего зовут Бонгани. Это гибкий юноша с очень черной кожей, излучающий доброту. Дети предлагают ему сесть с нами за стол и поужинать макаронами с сыром, но он мотает головой.
– Я уже поел, – отвечает он, – но приятно смотреть, как еда доставляет радость вам.
Бонгани приносит мне еще гаторейда, несколько тостов и горячей воды, чтобы я мог приготовить себе чай. Открыв пакет, который дал мне Лондисизве, я вижу шарики чая, и на каждом написано, в какое время дня и в какой день недели его следует пить. Сегодняшний шарик темный, лиловато-черный.
– Сливок или сахара? – спрашивает Бонгани.
– Мед, если есть.
– На сафари есть все, – отвечает Бонгани, и это действительно так, отчего несколько неуютно.
После ужина я пью чай, приятный и успокаивающий, и принимаю ванну, пока дети смотрят кино. До меня доносятся их голоса. Эшли говорит, что быть девочкой в Южной Африке очень тяжело: их никто здесь не уважает. Мальчики ей отвечают, что не заметили этого, и странно, как заметила она.
– Это очень печально, – говорит она им. – Женщины готовят, женщины моют и убирают, и никто их не уважает, и всем на них плевать.
– Думаю, когда-нибудь это исправят, – говорю я, выходя из ванной. – Может быть, борьба против расового неравенства отодвинула борьбу за права женщин на второй план.
– В принципе, – говорит она, выпрыгивая к своей кровати, – девчонок здесь за людей не считают.
Бонгани предлагает детям сделать костер, чтобы можно было жарить маршмеллоу. Лица озаряются радостью.
Маслянистые от репеллента, они выходят на улицу. Из палатки мне видно, как мелькают у них на лицах отсветы огня.
Я остаюсь внутри. Я опустошен, но чувствую себя лучше, пребывая почти в какой-то странной эйфории. Пересчитываю оставшиеся девять чайных шариков.
Рикардо засыпает у костра, Бонгани вносит его внутрь.
– Мне его переодеть в спальную одежду? – спрашивает он.
– Спасибо, я сам, – отвечаю я.
Эшли и Нейт готовы ложиться спать, Бонгани спрашивает, хотят ли они послушать сказку.
Они хотят.
И нас убаюкивает мелодическое повествование о героических слонах и львах давних времен.
Примерно через час Рикардо просыпается и приходит ко мне.
– Мне страшно, – говорит он, залезая в большую кровать.
Потом Эшли говорит:
– Не могу спать, – и залезает рядом с ним.
В два часа ночи к нам без единого слова приходит Нейт. Мы, как собачья стая, сбиваемся в клубок, тихо посапываем, конкурируем за подушки и одеяла. Самый лучший для меня ночной сон за весь этот год.
На рассвете Бонгани уже готовит завтрак. Он видит, что я проснулся, и приносит мне чай. Когда просыпаются дети, я выпиваю вторую чашку, заедая простыми тостами, и смотрю, как дети поглощают обильный завтрак. Пока мы едим, я спрашиваю у Бонгани, как поживают его родные. Он отвечает, что хорошо и что живет здесь всю жизнь.
Взяв с собой купальные костюмы и смену одежды, как нам было сказано, мы спозаранку выезжаем на поиски слонов. На этот раз нидерландская пара едет в другой машине, и мы сами по себе. В одной из других машин какой-то ребенок устраивает истерику и выбрасывает мягкую игрушку. Всем приходится остановиться. К мальчику подходит Дирк. Я боюсь, как бы он не стал читать ему нотацию за нарушение правил, но нет – Дирк дает ребенку леденец на палочке, Джозайа выскакивает подобрать мишку из травы, и мы едем дальше.
На следующей остановке, пока все щелкают фотоаппаратами, я говорю Дирку, какой чудесный у них Бонгани. Дирк мне сообщает, что отца у Бонгани убили, а мать, чтобы выжить, занялась проституцией и умерла от СПИДа.
