наследника.
Вошла Эзма в потемневшей от копоти короне. Левантийцы поприветствовали ее молчаливой волной уважения. Точнее, большинство из них. Рах не пошевелился. Как и Лашак, и еще несколько человек вокруг нее, и стоящая рядом со мной Нуру. Тор рассказал о напряженных отношениях между ними, но мои ладони все равно непроизвольно сжались в кулаки. Атмосфера накалилась.
Подняв руки, Эзма обратилась к публике по-левантийски, и ее торжественный тон был наполнен молитвенным пылом.
– Гурт – это все, – прошептала Нуру Сичи на ухо. Я придвинулась ближе, чтобы лучше слышать. – Гурт – это жизнь. Гурт – наша семья и душа, и каждый левантиец дает клятву служить гурту, как гурт служит защитой каждому левантийцу. Так заведено. Преступления против гурта караются изгнанием, но есть преступления еще более серьезные – не против одного гурта, а против всех. Гидеон э'Торин причинил боль всем нам, не только присутствующим здесь, но и каждому левантийцу из степей. Он забрал наши имена и традиции, нашу цель и нашу душу, и топтал их, пока они не утратили значение. Да еще потребовал благодарности.
Даже с другого конца зала я заметила мелькнувшее по лицу Раха отвращение и опять сказала себе, что у меня не было другого выхода.
– С тяжелым сердцем я объявляю, что ответственность перед вами заставляет меня приговорить его к Отторжению.
И без того едва слышный шепот Нуру на последнем слове сорвался. Почти все левантийцы уставились в пол, отгородившись от происходящего. Я представила сидящего на троне императора Кина, приговаривающего моего брата к смерти. Сколько человек в зале возразили бы, если бы могли?
– Бремя последствий не должно лечь ни на чью душу, – продолжила Нуру, когда Эзма снова заговорила, медленно поворачиваясь, чтобы обратиться к каждому в огромном зале. – Поэтому я сделаю это собственноручно. Приведите его.
Стоящие у двери расступились. Повернулись головы. Вытянулись шеи. Рах не пошевелился. Он смотрел на Эзму так пристально, что у меня засосало под ложечкой. Эзма ничуть не смутилась, просто ждала. Терпеливо. Спокойно, Уверенно.
Разнесся гул перешептывания. Сквозь толпу перемещалась одна голова. В открытое пространство перед Эзмой протиснулась левантийка и что-то сказала ей на ухо. Эзма наклонилась, чтобы лучше расслышать, но тут же резко отдернула голову и впилась взглядом в Раха, как будто метнула кинжалы.
«Что ты сделал? – подумала я, прижав руки к животу. – Что ты сделал?»
– Как выяснилось, Гидеона э'Торина здесь больше нет, – перевела Нуру, пока Эзма шла по залу.
Ее полный ярости взгляд остановился на мне, и меня чуть не стошнило.
– Императрица Мико, – рявкнула она на кисианском. – Ты заверила, что его хорошо охраняют. Что он не сбежит. Что ты теперь скажешь?
Несколько кисианцев в зале заметно напряглись, и их уважение ко мне стряхнуло оцепенение.
– Он и был под охраной, – ответила я. – И не мог сбежать. Мне не сообщали о каких-то проблемах.
Эзма по-волчьи оскалилась, но прежде чем она успела ответить, Рах шагнул вперед. Я сделала глубокий вдох и затаила дыхание, больше всего на свете мне хотелось остановить время и уйти, сделать хоть что-нибудь, изменить и никогда не видеть происходящего.
– Это сделал я, – сказал он, и дрожь в голосе Нуру, когда она переводила его слова, показала серьезность этого признания. – Я избавил его от суда, потому что суд ты устроила по своей прихоти, хотя не имела на это права.
Эзма хотела прервать Раха сердитым восклицанием, но он рявкнул на нее:
– Тебя же изгнал и лишил положения совет заклинателей лошадей! Одного этого достаточно, чтобы ты не имела основания вершить суд. Добавь к этому твою веру в Единственного истинного Бога, которая противоречит всем нашим принципам, и станет ясно, что ты не имеешь права ни вести за собой, ни осуждать кого-либо.
По залу разнесся гул голосов, и Рах стал говорить еще громче.
– Я никто, – сказал он, теперь обращаясь к собравшимся. – Я не капитан, не гуртовщик, не заклинатель лошадей, но навечно останусь левантийцем. И всегда буду сражаться за левантийцев. Я не позволю, чтобы нами командовал тот, кто наносит нам ущерб, кому нужна власть ради власти.
От его страстной речи у меня мурашки пошли по коже. Но Танака в точности так же бросил вызов императору и погиб за это. Стук моего сердца был словно эхом удара его головы о пол, повторяющимся снова и снова.
– Я ничего от вас не жду, – продолжил Рах, полностью завладев вниманием аудитории, как умел только император Кин. Рах говорил, и все слушали. Даже не понимающие ни слова кисианцы были заворожены. – Я больше не стану сражаться в чужих битвах. Мы нужны дома, в степи. Нужны своему народу. Надо уладить дела с чилтейцами и фальшивым жрецом, но после этого степи зовут меня домой. И я зову с собой всех, кто хочет уйти, к какому бы гурту вы ни относились. Теперь мы едины, и я буду драться за любого, кто готов драться бок о бок со мной.
Он повернулся к Эзме и едва слышно прошептал, а Нуру перевела:
– Пусть проклянут тебя боги, когда будут взвешивать твою свинцовую душу.
Никто не остановил его, когда он пересекал зал. Никто не остановил его, когда он протискивался сквозь толпу и вышел за дверь. Никто не остановил и тех, кто последовал за ним. Лашак, Шению и многих других, чьи имена я не знала. Они шли за ним в ночь, обтекая Эзму, пока та выплевывала гордый ответ. Больше всего на свете мне хотелось вцепиться в Раха, вернуть его и исправить все, что невозможно исправить. Я должна была предвидеть случившееся, но была слишком глупа и наивна, слишком мечтательна, ослеплена его уважением и любовью.
Любовью. Как нелепо звучит это слово в подобных обстоятельствах.
– Что она говорит? – шепотом спросила Сичи у Нуру, которая стиснула кулаки.
– Напоминает обо всех ошибках Раха э'Торина. Говорит, что он бросил обучение и не стал заклинателем лошадей из-за своего эгоизма. Говорит, он не заступился бы за любого другого, оказавшегося на месте Гидеона. «Я всегда заботилась только о гурте, о своем народе, даже когда меня изгнали за то, что меня больше волновали души левантийцев, чем собственное положение. Я старалась понять позицию Раха э'Торина, лишь бы среди нас не было раскола, ведь сейчас мы как никогда должны быть едины, но этого я не потерплю. Он изгнанник, бывший капитан, смещенный с поста собственными Клинками, и много раз нас подводил».
Некоторые из тех, кто пошел за Рахом, остановились послушать. Другие давно ушли. Кто-то оглянулся на Эзму от двери, понурив плечи под бременем тяжелого решения.
Казалось бы, их раскол ничего для меня не значил, но я затаила дыхание, страстно надеясь, что многие уйдут, но многие и останутся. Я верила в
