Эта тема моему семейству была явно неприятна и, если судить по тому, как изволил скривиться папа, в чём-то даже болезненна. Да и Руслан Стержнев, до этого не сгибавший своих широких плеч, вдруг как-то ссутулился, и я заметила сеточку едва-едва заметных морщин возле глаз, и глубокие складки у рта, и то, что взгляд у молодо выглядевшего дедушки совсем не молодой. Впрочем, и не старый тоже, взгляд у него был усталый и грустный чуть-чуть, как у грузного вислоухого бассета, которого хозяин давно уже не берёт с собой на охоту. И вроде бы надо огорчаться тому, что не берёт, а огорчения нет, вместо него, под быстро бьющимся собачьим сердцем, медленно разливается безразличие.
– Виновный, конечно, был найден, – произнёс он без особой охоты, – а вот насчёт того, чтобы держать ответ по закону… Хм, с этим, мой дорогой дракон, возникли некоторые проблемы.
Не знаю, о чём подумал Северов, а я немедленно решила, что возникшие проблемы как-то связаны с тем, что преступник является одним из членов семьи. Дядя Денис, например – не нравится мне его высокомерная рожа и взгляды, холодные, как февральский ветер с гор.
Но я ошиблась. Дедушка в своем пояснении ситуации неожиданно вильнул куда-то в сторону:
– Человека разумного от варвара, в первую очередь, отделяет то, что он, человек разумный, живет в социуме, являясь его частью, завися от него и соблюдая его законы. Каждому отведена определённая роль и статус…
– Социология – это очень интересно, – перебила я главу семейства. – Я не один реферат написала на тему «Человек и общество», но как это связано с обсуждаемой темой?
– Элементарно, – вдруг заговорила моя мать и гневно глянула в сторону Руслана, – перед человеком стоит выбор: соблюдать законы общества либо жить вне его.
– Человек, виновный в том, что тебя похитили, – пояснил Руслан, – стоявший за каждым из исполнителей, согласно законам нашего общества, за свои поступки отвечает только перед своей совестью… Но, может, тебя утешит тот факт, что Антон уже не вхож в нашу семью и я никогда уже не назову его другом.
Офигеть.
Я попыталась переварить услышанное, но оно перевариваться отказывалось, оно скреблось в горле и просилось наружу.
– То есть вы просто разругались, набили друг другу морды – и всё? – уточнил Северов, недоверчиво глядя на того, кого Зверь называл инопланетянским императором.
– Типа того, – проворчал дядя Серёжа, – только без битья морд. У них это не принято.
– Нас слишком мало, – виновато глядя на меня, пояснил дедушка, – и каждый из нас является носителем исключительной крови, которая меняется, развивается, совершенствуется, словно отдельный живой организм, понимаешь? Мы дружили с Зимовским столько лет, что я со счета успел сбиться, он был мне как брат. Равный по силе, умный, единственный из всех, кого на самом деле интересовала наука. Только с женщинами ему не везло. В том плане, что ни одна из них так и не ответила на его призыв.
– Просто он не влюблялся ни разу, – проворчала бабушка Ади. И в её глазах тоже не было осуждения. Мол, как это так, человек, похитивший её единственную внучку, живёт себе припеваючи и горя не знает? В её глазах была только грусть и тоска.
– Это Антон предложил мне помощь. Клон – это его идея, не моя, – пробормотал мой папа, – сказал, что знает, где именно находится лаборатория… Конечно же, он знает. Он сам её создал в своё время… Он был так взволнован, так искренен в своём стремлении помочь, так уверен в том, что мы всё делаем правильно. Он просто повторял мои мысли, которые я не осмеливался произнести вслух. «А если они ошибаются?» – настаивал он. «Кровь древней богини. Ха! Кто вообще верит в такую чушь?» – спрашивал он, а я не мог не согласиться. Действительно чушь, не имеющая под собой никаких оснований. «Они не шевелятся, ничего не предпринимают, а время уходит… Что, думаешь, станет с твоей обожаемой Анюткой, если и этот ребенок умрёт?»
Мужчина скрипнул зубами и упрямо наклонил голову:
– И на моём месте так поступил бы каждый. Я защищал своё. Своё сокровище, – воинственно посмотрел на Северова. – Как мог.
Кровь богини. Социум. Антон Зимовский.
Права была бабушка, надо было всё-таки оставить этот разговор на потом.
– Он не признается, – продолжил отец, – но изначально, уверен, он планировал подменить Олю клоном. А я ещё удивлялся, зачем клону саркофаг… Это потом уже стало известно, что он вмонтировал во второй своего хранителя. Видимо, планировал сразу начать атаку на слияние… а потом вмешался Сашка… Мы виноваты, что мальчик вырос таким. Слишком сильно баловали его в детстве, позволяли всё, исполняли любой каприз… Вот он и привык.
Я схватилась рукой за горло и простонала:
– Сашка? Сашка – это же вы о Цезаре, да? Он что же, он всё-таки и в самом деле мой брат?
Затошнило.
Как он мог?
И как они все могут так спокойно об этом говорить?
– Не родной, – успокоил меня отец, но я успокаиваться не спешила. – Он сын моего погибшего брата. Но рос он здесь, среди нас. И баловали его все одинаково. И о семейных преданиях он тоже знал. Я не стану предлагать ознакомиться с содержанием своего дневника, я никогда его не вёл. Я так скажу. Мой племянник связался с дурной компанией, раньше я думал, это они его подбили на преступление, теперь уже не уверен. Я ведь тогда не только из-за тебя сюда прилетел, я всё ещё надеялся на его исправление. Подумал, если его оставить в заповеднике одного, без влияния семьи, без помощи, среди дикарей и преступников, он чему-нибудь научится… Он научился, – мужчина грустно усмехнулся, – он выкрал тебя.
Я слушала рассказ отца и общая картинка, наконец, полностью проявилась, сложившись в понятный сюжет. Я словно смотрела фильм с собою в главной роли.
Несложно было представить Сашку-подростка. Готова спорить, он был тот ещё подарочек. Воображение без труда нарисовало его жизнь. Там, в другом мире, до Яхона, до Корпуса, до меня. И какие бы цели он ни преследовал, то, что его сослали в Заповедник, ему было только на руку.
Заповедник. Кому сказать! Вся наша планета для них была лишь закрытым сектором. Исторически неприкосновенной зоной. Единственной точкой в доступной им Вселенной, куда они могли ссылать своих заблудших овец.
И даже тут всё вывернуто и исковеркано. С одной стороны, колыбель цивилизации, с другой – чистилище. Отстойник для отбросов общества.
Я без труда увидела Сашку – ещё не Цезаря – оказавшегося в центре этого мира, испорченного богами и подгнившего изнутри. Один. Амбициозный. Жадный до внимания. Злой.
Не знаю, за что его сослали сюда, отец не рассказал, а я не стала уточнять, но, зная Цезаря, уверена, ссылку он считал незаслуженной. То, как он ставил таймер на обе капсулы, я видела так ярко, словно присутствовала при этом. А чем чёрт не шутит! Может, и присутствовала. Моя инфантильная амнезия не позволит найти ответ на этот вопрос. Я видела, как Сашка переводил недоумевающий взгляд с одного саркофага на другой, видела, как он задумчиво потирал подбородок, слышала, как чертыхался, когда с первого раза не получилось правильно настроить сигнал, как удивлялся:
